"Владимир Николаевич Шустов. Человек не устает жить " - читать интересную книгу автора

Война - грех..." - "Сучья ты кровь, говорю. Ты немцам это проповедуй!"
Сектантом Машков-то состоял. Не он - отбили бы мы атаку, как есть отбили
бы!..
...Километры с маху кидались под грохочущие колеса. Мчался эшелон с
военнопленными. Блекли и загорались, блекли и загорались в путанице суток
пулевые пробоины на заколоченных люках. Люди рассказывали, и в душном темном
чреве пульмана на глазах у сорока свершались подвиги, творились
предательства и проходили, проходили чередой люди корыстные и щедрые
сердцем, трусливые и бесстрашные. Тридцать девять судеб - плюс своя
собственная судьба. Вздор, что беда делает человека безучастным, лишает его
чувства сострадания к чужому горю! Здесь, в пульмане, история каждого
сопереживалась с такой остротой и непосредственностью, что казалось всем,
будто она послужила прологом к их собственному несчастью. И было каждому в
пору наложить на себя руки. Но жили они, жили! Жили и ждали тревожно
горького продолжения теперь уже, должно быть, общей для всех истории. В
долгих беседах старались и не могли найти успокоения. Ждали - каково оно
обернется, судьба? Что станется с ними сегодня, завтра, послезавтра?.. Не
забывались и во сне. Сон был коротким, жутким.
Знакомство пробудило в них надежду, а затем и уверенность. Они
поддерживали друг друга как и чем могли, старались вытравить страшное
чувство обреченности.
- Эй, там, в кубрике! - и весело на сердце.
- Вишь, как оно бывает, - и задумывались над капризами судьбы.
Восемнадцатого ноября эшелон прибыл в Псков. Медленно протащился по
пригороду, поднырнул под вскинутый к низкому серому небу кулак семафора,
окутал черным дымом плоские крыши пристанционных пакгаузов и остановился.
Паровоз шумно отдувался после долгого бега. Лязгнули буфера. Лязг этот
короткой судорогой пробежал по составу. И все стихло на минуту. А потом
сразу звонким хрустом рассыпались по заснеженному перрону шаги, много шагов.
О дверь пульмана состукала приставная лестница, заскрежетал запор. Вместе с
клубами морозного воздуха в спертую темноту хлынул дневной свет.
- Выходи-и-и!
А они топтались в дверях, щурясь.
Первыми выпрыгнули из вагонов те, кто покрепче. Ослабевших принимали на
руки, отводили в сторону, поддерживая. Их пошатывало, кружилась голова.
Свежий воздух огнем жег в груди, вызывал приступы удушливого кашля.
- Станови-и-ись!
Отхлынули от вагонов и медленно растекались по перрону, выравнивались в
линию. Перед строем откуда ни возьмись появилась бабка в старомодной
борчатке и шали с кистями, опустила к ногам пухлый узел, всплеснула руками и
певуче заголосила:
- Родненькие вы мои-и-и... Соколики-и-и...
Один из немцев выпихнул ее в узкую калитку, подцепил на штык забытый
узел и растряс его. По грязной, затоптанной площадке ветерок разметал белье.
Колонна двигалась по улицам города в тяжелом, подавленном молчании. С
болью и жалостью смотрели на оборванных измученных людей редкие прохожие. В
прихваченных морозцем окнах домов то и дело мелькали бледные взволнованные
лица.
- Эх, братишки!..
Аркадий покосился на рослого, чуть сутулого широкоплечего соседа с