"Владимир Николаевич Шустов. Человек не устает жить " - читать интересную книгу автора

над головой, в запашистом влажном ветре с глуховатыми шорохами леса.
Прожекторный луч, лизнув гребень крыши, высветил небо. И Аркадий, который
уже считал себя почти на воле, подумал о летном поле, о прожекторах на
взлетно-посадочной полосе... Возбужденный вернулся он в барак и тотчас же
растолкал товарищей. Он не мог говорить: из горла вырывались какие-то
бессвязные всхлипы. И руки и тело сотрясались в радостной, неуемной дрожи.
Николай пощупал шершавой горячей ладонью холодный лоб командира.
- Болен? - спросил. - Что с тобой, Аркаша?
Рассказу не поверили. Николай, схватив руку командира, подсчитывал
пульс.
- Да отстаньте, черти!
И они поняли, что Аркадий не бредит, не шутит. Они заговорили
наперебой.
- Чего тогда ждать? - сказал Николай. - Двинулись?
- Эх, пробежимся! Лес близко. Грязь все следы до утра затянет. Айда! -
сказал Михаил.
- Чудики. От радости у вас это, что ли? А остальные ребята? А
проволочная ограда? А кто замаскирует после ухода подкоп. Нет, поработать
нам еще предстоит, потрудиться.
...Горсть земли. Должно быть, еще в устных преданиях древнейших времен
стала она символом больших человеческих чувств. Прошли тысячелетия, а символ
не померк. Не перечесть былин и сказок, поэм и стихов, посвященных этой
святыне. И никто ныне не будет даже сомневаться в том, что взятая с дорогой
могилы заветная горсть земли передает любовь и тепло неугасаемого сердца,
что взятая на родной улице города или села заветная горсть земли приносит в
бою силу.
Под колючими ограждениями концентрационного лагеря была тоже своя -
российская земля. Эту горсть земли российской при свете чужих прожекторов
стерегли чужие солдаты.
Темными ночами, когда лагерь погружался в сон, "рабочие группы"
выходили на рытье подкопа, выходили парами: один взрыхлял железным скребком
землю, проделывая под проволокой широкое и ровное, без крутизны, углубление,
по горсти складывал землю в котелок и передавал напарнику. Тот уносил ее в
барак и тоже по горсти рассыпал под нарами. Сорок горстей - котелок. Два
котелка - смена. Они даже свыклись с этой работой, ухитрялись спать до поры,
пока не коснется плеча осторожная рука сменщика, пока не проникнет в
сознание шепот: "Братишка, на вахту!"
В понедельник должен был совершиться побег, но судьба распорядилась
по-своему. Воскресным утром, после занятий "по арифметике", помощник
начальника лагеря Пактус, худой длиннорукий немец из Шлезвига, сказал,
подслеповато щурясь, что в связи с побегом, имевшим место в декабре, часть
военнопленных переводится в другие концентрационные лагеря, что отправка
назначена господином комендантом на полдень, что он, Пактус, имеет поручение
господина коменданта зачитать списки. Прошений и протестов администрация
лагеря не принимает.
Аркадий и Михаил смотрели на Николая сквозь пелену, застилавшую глаза.
Как ни крепились они, а не могли преодолеть ее. Седой, а раньше они этого не
замечали, морщинистый (тоже не замечали) и враз безнадежно постаревший,
стоял Николай среди тех, кто оставался в Псковском лагере. И надо было
что-то сказать другу на прощание. Надо было сказать - пока представлялась