"П.Шуваев. Не заплывайте за горизонт или Материалы к жизнеописанию одного компромиста (Малодостоверная история в словах)" - читать интересную книгу автора

вот... Ого!
Дилептусы Толику попадались редко**, да и то все обычно некрупные, такие,
что даже и неудобно величать хищной инфузорией, а тут... Это был какой-то
диплодок, он уже почти не мог плавать и разместил свое диплодочье, набитым
мешком тулово между мертвыми нитями водорослей, а длинный гибкий хобот быстро,
только что не со свистом носился туда-сюда, всякий раз как-то неожиданно
изгибаясь. Он уже нажрался до последнего предела, ему, наверное, скоро должно
стать худо, еще немного, и он просто лопнет, насытив акваторию желудочным соком,
- но он все размахивал хоботом, убивал все, что попадалось, и поглощал все, что
мог убить. Большие рыбы, пожирающие маленьких... Смотреть на него было противно,
и при этом было в нем что-то настолько первозданное и мощное, не озабоченное
вопросами морали, что не смотреть тоже не получалось. Толик все возвращался к
этому гнезду среди дохлых водорослей, а там все суетился длинный, неприлично
тонкий для такого тела хобот. Хватит, решил Толик и вернул это чудище в банку.
В таких занятиях, в спокойном, без суеты наблюдении за жизнью капли воды,
где жизнь так и кишит, было нечто от старины, и Толику стало даже обидно, что у
него такой простой-стандартный микроскоп, что все кругом... модерновое, так
сказать. Было бы здорово, будь здесь сооружение высотой со стул, латунно
сверкающее, со множеством винтов и рукояток. А за этим варварским великолепием
сидит на высокой дубовой скамье - не исследователь даже, а естествоиспытатель в
строгом черном сюртуке. Впечатления записывает. Гусиным пером.
Чайник все не закипал, и Толику это надоело. В конце концов, вот в Японии,
говорят, есть любители заваривать градусах так при шестидесяти. Толик последовал
их примеру и уселся перед чайником - наблюдать, как из отверстий в стеклянном
стаканчике выползают красновато-коричневые струйки. Было красиво, и Толик
любовался, пока не вспомнил, что чашки-то нет и пить, следовательно, придется из
носика. Надругательство над благородным напитком, разумеется, но уж ладно. Плохо
вот, надо дожидаться, пока остынет.
Толик выбрался на крыльцо. Черное небо, на небе звезды, за спиной темное
здание, в руке сигарета - чего еще желать? Вот только слишком уж доносился из их
комнаты магнитофон, заглушаемый по временам пьяным матом. Ругался, как ни
странно, Серега, неужели его так развезло, что Нинки не стесняется? Было бы,
разумеется, кого стесняться, но Толик бы на его месте не стал. Или уже смылась
Нинка? Все равно: чего зря шуметь, вдруг кто-нибудь услышит и вспомнит, что на
биостанции, вообще говоря, сухой закон! С другой стороны, сам Толик уже был
вполне в здравом рассудке, и не было ему, решил он, дела до этой пьяни.
- ........, - сказал где-то там Серега.
Толик вздохнул и приложился к носику. Что же, пить можно, даже и не без
некоторого удовольствия можно. "Чай приятен моим устам, и это воистину чудо", -
так, кажется? Марсианский затерянный город, лепестки-челюсти,
личина-личинка-призрак, сикс-сакс-секс... Боже, только секса и не хватало! Но
тут случился уж такой напор праведного негодования, что Толик не некоторое время
получил возможность отвлечься на размышления о вещах простых и чистых, благо
звездное небо очень способствовало.
Спать ложиться, пожалуй, уже не было смысла: слишком поздно, да и не
хотелось, а хотелось просидеть остаток ночи вот так, в одиночестве, ничего не
желая, кроме свободы рыться в памяти. Шумное застолье, кажется, уже завершилось,
так что и мешать, если повезет, будет некому.
Никто и не мешал, пели птицы, Толик попытался разобрать, какие именно,
ничего у него не вышло, - а потом врезался в летнюю ночь самолет, большим черным