"Мигель Отеро Сильва. Пятеро, которые молчали" - читать интересную книгу автора

больнее, чем раньше. Обмороженная кожа, она ведь очень чувствует боль. Уже
пять суток я не ел, не пил. Однако голод и жажда все же не так донимали
меня, как боль в руках. Что говорить, я думал и о хлебе, и о воде, но не
тянуло меня к ним. Я еще, помню, тогда вроде открытие для себя сделал:
кончаются в человеке жизненные силы, и он перестает чувствовать голод.
Наверно, в науке закон такой выведен. Так что все как-то шло мимо, не
задевая- меня. Вот только боль в запястьях преследовала да еще доносились
выкрики моих палачей. Выкрики эти раздавались откуда-то издалека, будто
из-за перегородки клинков, которыми меня били: "Где спрятаны бомбы? Где
скрывается Карневали?" Мне уже не хватало дыхания, чтобы вымолвить: "Не
знаю". Я только головой мотал.

(Хотелось бы рассказать еще об одном случае, но, пожалуй, не
стоит. Да разве можно: эти люди - чужие мне, они из других партий.
Лучше смолчать. Смолчать о том, как в один из дней меня вдруг
перестали пытать, стащили со льда, сняли наручники и приволокли под
руки в соседнюю комнату. Там сидел человек - как я узнал потом, его
пытали в другом крыле здания. У него - как и у меня, наверно, - в
глазах смертная мука, страх безумный. Мы долго смотрим друг на друга,
и наконец я узнаю под страшной маской знакомое лицо. Ведь этому
товарищу я передавал готовые бомбы. По внешнему виду ясно, что воля
его сломлена и он уже начал выбалтывать то, о чем говорить нельзя. При
мне агенты возобновляют его допрос: "Это тот человек, о нем вы
говорили ?" - "Да, этот человек..." - отвечает он и глаза от меня
отводит. "Это он поставил бомбы?" - "Да, это он поставил бомбы..." -
хрипло повторяет он. "Где вы доставали взрывчатку? Где находится
мастерская?.." Мне становится страшно: ведь если допрос не остановить
сейчас же, сию же минуту, то он приведет." Я кричу: "Ложь! Он все
врет!" Палачи умолкают. А я продолжаю кричать: "Этот тип - никакой не
заговорщик. Он подлец, трус! Он хочет отомстить мне: я увел у него
жену!" Собрав остатки сил, я вырываюсь, делаю вид, что пытаюсь
вцепиться ему в горло. Агенты встают между нами, бьют меня кулаками,
но я все же успеваю перехватить его взгляд. Это взгляд человека,
который вдруг очнулся, прозрел. Агенты швыряют меня в сторону,
бросаются к нему, тормошат, наседают с вопросами, чтобы не дать ему
одуматься, не упустить момент. "Говорите! Отвечайте! То, что он сказал
о женщине, выдумка? Да? Выдумка?" Он проводит рукой по лицу, будто
просыпаясь от страшного кошмара, и выдавливает из себя сквозь одышку:
"Нет... не выдумка.., Я не получал от него бомб.... Он отбил у меня
женщину... Правда это... Я хотел отомстить..." наговорил зря..." Потом
набирает воздух и говорит решительнее: "Больше я ничего не знаю..."
Его выволакивают из комнаты. Конечно, его еще будут пытать, но я
уверен, что теперь из него не выбьют больше ни слова.)

- Я не ходил по большой нужде с того дня, как меня арестовали. "Сколько
же прошло дней?" - силился я вспомнить, и не мог, память отшибло. Однажды на
рассвете, заслышав шаги палачей, я вдруг почувствовал, что легко могу сойти
с ума. С этой минуты одна забота бередила мне сердце. Если в самом деле я
сойду с ума и начну говорить бесконтрольно, то что толку в моем теперешнем
молчании? Пропадет все попусту. Тогда я все могу им выложить: и где гараж,