"Мигель Сильва. Лопе Де Агирре, князь свободы " - читать интересную книгу автора

а в Торговом доме меня ожидал дон Родриго Дуран с превосходными новостями:
ему дали разрешение вывести в море свои галионы с двумя сотнями человек на
борту, и я был одним из этих двухсот.

Имя? Лопе де Агирре. Возраст? Двадцать два года. Родители? Эстебан де
Агирре и Эльвира де АрЛос. На каком корабле выходите? На "Святом Антонии".
Порт назначения? Картахена [8] Индийских земель. Профессия? Землепашец.
Пришлось сказать землепашец, потому что в то плаванье набирали землепашцев,
а не солдат.
"Святой Антоний" поднял якорь в порту Сан-Лукар-де-Баррамеда
двенадцатого мая одна тысяча пятьсот тридцать четвертого года, к полудню
городские башни пропали из виду, весеннее солнце немилосердно пекло наши
головы. "Святой Антоний" шел в паре со "Святым Франциском", тот должен был
поднять паруса тремя часами позже. Это были два видавших вида парусника
родом из Венеции, испытанные во многих средиземноморских бурях, долгие годы
перевозившие христианский товар и счастливо уходившие от мавританских галер.
Интендант-андалузец дон Родриго Дуран купил их в Неаполе по бросовой цене,
велел выкрасить в серый цвет, чтобы они стали еще унылее, и определил их
торговать с Новым Светом, они могли дойти, а могли и не дойти. "Святой
Антоний" был ветхой посудиной в сто пятьдесят тонн водоизмещением, с двумя
сотнями живых душ на борту; тут были: владелец дон Родриго Дуран, наш
начальник на суше, лоцман, наш начальник в открытом море, боцман, матросы,
юнги, стюард, кок, плотник, бондарь, брадобрей, который мнил себя лекарем,
аптекарь, писари, солдаты, надсмотрщики, священники, монахини, землепашцы со
своими половинами, овцами, свиньями, домашней птицей и я, Лопе де Агирре.
Что касается неодушевленного груза, то он состоял из бурдюков с оливковым
маслом, пузатых бочек с вином, груды ящиков, о содержимом которых догадаться
трудно, не говоря уже о пожитках пассажиров, тащивших с собой всякую
всячину, начиная постелями, на которых они собирались спать в Новом Свете, и
кончая окороками и галетами, которыми намеревались кормиться во время
плаванья. Едва оставалось место, где бы вытянуться поспать, где бы
преклонить колени для молитвы, где бы пристроиться в уголке справить нужду.
Еще тягостнее стало, когда началась качка и пассажиров одолела морская
болезнь, ибо большая часть их не знала не только моря, но и реки. Первой
пошла блевать одна крестьянка, которая перед тем наелась колбасы, за ней
отправился священник, растрогавшись и заразившись печальным зрелищем, с той
минуты никто уже более не сдерживался, все вокруг было загажено, от зловония
было не продыхнуть, и сам я не блевал из чистого упрямства, свойственного
оньятинцам. К тому же пресной воды в день давали всего по пол-асумбре [9] на
человека, умыться не хватало, вонь на корабле забивала свежий морской дух. К
этому следует добавить стенания и причитания, трусость тоже пахнет дурно.
Половина пассажиров кляла ими самими избранную судьбу, мол, путешествие это
хуже адских мучений, да кто заставил нас взгромоздиться на эту бешеную
лошадь, по ошибке названную кораблем, и что с Канарских островов повернем
обратно в Испанию и всеми святыми клянемся, что с Тенерифе не двинемся.
Самое замечательное, что не успели в Гомере сойти на берег, как все ожили,
бледные лица вновь порозовели, из подвалов на острове пахло сырами и
колбасами, никто больше не поминал морской болезни, никто уже не клял вшей,
терзавших нас всю дорогу, и опять восторженно заговорили об Индийских
землях, снова проснулась алчность и жажда славы. И даже сестра Эдувихес, та