"Роберт Силверберг. Умирающий изнутри" - читать интересную книгу автора

12

В наиболее впечатляющие достоевские моменты жизни, Дэвид Селиг любил
думать о своей силе, как о проклятьи, суровом наказании за некий
невозможный грех. Печать Каина. Конечно его способности не раз причиняли
ему немного хлопот, но, здраво поразмыслив, он понимал, что называть это
проклятьем было отпускающим грехи мелодраматическим дерьмом. Сила была
божественным даром. Она несла восторг. Без нее он был никто, шмендрик; с
ней он - бог. Разве это проклятье? Разве это так страшно? Происходит нечто
веселое, и судьба кричит: "Вот, малыш Селиг, будь богом!" Ты бы пренебрег?
Говорят, что Софокл в возрасте 88 лет или около того выразил огромное
облегчение, когда умерло давление физических страстей. "Наконец я свободен
от хозяина-тирана", - сказал мудрый и счастливый Софокл. Но можем ли мы
предположить, что если бы ему досталась возможность повторить свою жизнь,
он бы принял эту импотенцию? Не дурачь себя, Дэвид: не имеет значения, как
забирает тебя твоя телепатия, а она здорово забирает тебя, ты бы не смог
без нее ни минуты. Потому что сила несла восторг.
Сила несла восторг. В этой фразе целый мир. Смертные рождаются в юдоли
слез и получают свои удары, где только можно. Некоторые, в поисках
удовольствия, обращаются к сексу, наркотикам, алкоголю, телевизору, кино,
бирже, бегам, рулетке, кнутам и цепям, собиранию первых изданий, круизам
по Карибскому морю, китайским табакеркам, англосаксонской поэзии,
резиновой одежде, профессиональной игре в футбол, - к чему угодно. Но не
он - не проклятый Дэвид Селиг. Все, что он должен делать - спокойно сидеть
и впитывать волны мыслей, гонимые телепатическим бризом. С фантастической
легкостью он прожил сотни жизней. Она наполнил сокровищницу добычей тысяч
душ. Восторг, экстаз. Эта часть много лет была для него всем.
Лучшие годы - между четырнадцатью и двадцатью пятью. Моложе он был еще
слишком наивен и незрел, чтобы по достоинству оценить получаемые данные.
Старше, его растущая горечь и чувство изолированности угнетали его
способность веселиться. От четырнадцати до двадцати пяти. Золотые годы.
Ах!
Тогда все было намного оживленнее. Жизнь казалась утренним сном перед
пробуждением. В мире не было стен: он мог пойти куда угодно и увидеть что
угодно. Могучая радость существования. Щедро пропитанная соками ощущений.
До своих сорока Селиг не сознавал, сколько он потерял за эти годы в
поисках лучшего фокуса и глубины. Его сила не померкла значительно, когда
он перешагнул за тридцать, но очевидно, она должна была потихоньку и
постоянно линять, так незаметно, что он и не замечал накапливающихся
потерь. Перемена стала абсолютной, больше качественной, чем
количественной. Теперь, даже в хорошие дни, сигналы не достигали былой
интенсивности. В те далекие годы сила приносила ему не только внутренние
монологи или душевные порывы, как теперь, но еще и целый мир красок,
осязаемости, ароматов: мир во всей своей сенсорной многогранности, мир,
отраженный на круглом сферическом экране внутри его головы для его же
удовольствия.


Например. Он лежит, прислонившись к августовскому стогу сена в жарком
бруклинском предместье сразу после полудня. Сейчас 1950 год и он достиг