"Жорж Сименон. Письмо следователю" - читать интересную книгу автора

- Да вы что?! С ума сошли?
Мне вспоминается еще одна деталь, которая должна была бы меня
насторожить. Наша приходящая прислуга убирала в этот момент коридор за моим
врачебным кабинетом, и швабра то и дело стукалась о дверь.
Почему я не отступил при таких ничтожных шансах на успех? Девчонка
повысила голос:
- Сейчас же отпустите меня, или закричу!
Прислуга, конечно, что-то услышала. Постучала. Открыла дверь и
спросила:
- Звали мсье?
Не знаю, что она успела увидеть. Я промямлил:
- Нет, Жюстина. Благодарю.
Когда она вышла, потаскушка прыснула со смеху:
- А, струсили? Так вам и надо! Я одеваюсь. Что вы наплетете моей
мамаше?
Мою мать ввела в курс дела Жюстина - тут уж я головой ручаюсь. Мать ни
разу не заговорила со мной о случившемся, ни намеком, ни жестом не выдала
себя, только в тот же вечер или наутро, с обычным отрешенным видом и словно
рассуждая сама с собой, бросила:
- Я все думаю: может, ты достаточно заработал, чтобы перебраться в
город?
И без всякого перехода, что также очень для нее характерно, добавила:
- Видишь ли, туда нам рано или поздно все равно переезжать: твоим
девочкам не годится ходить в деревенскую школу; их надо отдать в монастырь.
Денег я хоть немного, но заработал и кое-что отложил. Тут мне помогла
"профармацевтика", как выражаемся мы, доктора, то есть право сельского
врача торговать медикаментами.
Семья наша процветала. С остатков земли, спасенных матерью после
несчастья, мы получали доход, не говоря уж о вине, каштанах, цыплятах,
кроликах и, конечно, дровах.
- Навел бы ты справки в Ла-Рош-сюр-Йоне...
Суть заключалась в том, что я вдовел уже третий год, и мать полагала,
что благоразумнее меня женить. Не вечно же ей будут попадаться податливые
служанки, которые одна за другой находили бы себе женихов или уезжали в
город на поиски лучших заработков.
- С этим не горит, но думать пора уже сейчас.
Мне-то хорошо и здесь и где угодно, да вот...
Предполагаю также, матери не очень приятно было, что я, как покойный
отец, не вылезаю из бриджей и сапог, тратя львиную долю досуга на охоту.
Я был цыпленком, господин следователь, только не сознавал этого. Да,
очень крупным цыпленком: рост - метр восемьдесят, вес - девяносто
килограммов, но этот огромный цыпленок, источавший силу и здоровье,
повиновался матери, как малое дитя.
Я не сержусь на нее. Она положила жизнь на то, чтобы защищать меня. И
была в этом не одинока.
Иногда я спрашиваю себя, не был ли я отмечен неким знаком, по которому
женщины определенного типа догадывались, что я такое, тут же загораясь
желанием защищать меня от самого себя.
Понимаю, этого не бывает. Но когда перебираешь в памяти каждый миг
своей жизни, тебя постоянно подмывает сказать себе: