"Жорж Сименон. Сын" - читать интересную книгу автора

так круто измениться. Я жил и не жил, все было каким-то временным. Ничто
меня больше не связывало, я чувствовал себя от всего и во всем свободным.
Должен добавить к этому еще одну немаловажную деталь. За последние
десять лет (почему, об этом ты узнаешь позже) у меня не было ни одной
любовной связи, лишь время от времени случайные встречи, не имевшие
продолжения.
Первые дни в больнице я помню очень смутно, но от них у меня осталось
ощущение чего-то теплого и светлого, как воспоминания о раннем детстве.
Тогда еще не было пенициллина и его производных, так что, возможно, я и в
самом деле, как меня потом уверяли, чуть было не умер от застоя в легких.
Сестры сменялись в соответствии с расписанием дневных и ночных
дежурств и честно делали свое дело. Тем не менее одну из них - она была
старше других и говорила с русским акцентом, очевидно, была эмигранткой -
я сразу возненавидел за подчеркнуто снисходительный тон, которым она
разговаривала с больными.
Была еще другая, местная - чернявая и коротконогая женщина лет
пятидесяти, всегда пахнувшая чесноком, она обращалась со мной как с малым
ребенком и, перестилая мою постель, легко перекладывала меня с места на
место, словно жонглируя мною.
Что до твоей матери, годы ничуть ее не изменили. Она была такой же
живой и энергичной. Только было в ней тогда какое-то легкомыслие, которого
с тех пор поубавилось. Именно легкомыслие, но не беззаботность - я не
верю, чтобы она когда-нибудь была беззаботной; подозреваю даже, что под
внешней ее веселостью скрываются озабоченность, тревога, а может быть, и
уязвимость.
Было ли у нее то же ощущение недолговечности, мимолетности всего
происходящего, какое было у меня? Вряд ли. Но, как и я, она недавно
приехала в Канн - всего на несколько месяцев раньше меня - и тоже
находилась в ожидании перемен.
Я уже говорил, что сначала видел ее сквозь туман лихорадки, сквозь
какую-то пелену, пронизанную солнечными лучами, и прежде узнал ее голос.
Она же, еще не зная моего имени, узнала мое худое, мокрое от испарины
тело, касалась его руками, ухаживала за ним.
И это очень стесняло меня в самом начале, когда мы стали
разговаривать (две другие сестры тоже видели меня в самом унизительном
положении, но на них я не сердился, а ей первое время не мог этого
простить).
Это не была любовь. Ее между нами никогда не была. Было просто
чувство стыда; вероятно, я так же стеснялся бы, будь на ее месте мужчина.
Помнится, первые слова, которые я от нее услышал, были:
- Сегодня вы получите бульон с овощами, сухарик и варенье. Ну как,
есть у вас аппетит?
По правде, она немного утомляла меня своей живостью - она беспрерывно
двигалась, и было такое впечатление, будто она делает сразу несколько дел.
Другая сестра, г-жа Бюрони, та, которую я мысленно называл
жонглершей, тоже делала все быстро, но у нее это получалось почти
незаметно, как-то мимоходом.
- Есть у вас здесь, на побережье, друзья или родные? - спросила
Алиса, сидя подле меня во время первой моей трапезы.
- Нет.