"Жорж Сименон. Сын" - читать интересную книгу автора

Обо всем этом, сын, я ничего не знал, как и ты нынче ничего не знаешь
о моих служебных делах. Лишь значительно позднее пытаешься в этом
разобраться и обнаруживаешь, что жил, не понимая, что вокруг происходит.
В моих воспоминаниях Порель остался личностью легендарной, символом,
олицетворяющим бунт, и именно это привлекало меня к нему.
Постарайся меня понять. Я отнюдь не подходил к этому вопросу
прямолинейно, как тебе может показаться. С одной стороны, был мой отец,
представлявший собой "добровольно принятый порядок", но были и другие,
такие, например, как управляющий канцелярией г-н Турнер, а позднее твой
дядя Ваше, олицетворявший в моих глазах порядок "принудительный" или, если
хочешь, порядок хитрецов и карьеристов.
Между ними и Порелем, олицетворявшим неподчинение этому порядку,
существовал еще "добрый народ", роль которого весьма удачно исполняли
Никола и его мать в их маленькой квартирке позади детского магазина - те,
кто повинуется, не задаваясь никакими вопросами, просто потому, что их
воспитали в повиновении.
Как это ни странно, но, хотя я жил в среде, непосредственно связанной
с политикой, хотя у нас обедали депутаты, сенаторы, советники и постоянно
обсуждались политические вопросы, у меня никогда не было четкого
представления о разнице между правыми и левыми, я с трудом разбирался в
партиях, всегда испытывал инстинктивное отвращение к чтению газет.
Я не был противником существующего строя. И вовсе не мечтал о
каком-либо изменении режима, и все же мои симпатии были скорее на стороне
управляемых, нежели управляющих, или, если несколько преувеличить, на
стороне тех, кого давят, а не тех, кто давит.
С Никола мне было легко - нам никогда и в голову не приходило
разговаривать на подобные темы. Кто знает, может, я потому и выбрал его
себе в друзья, что с ним вообще не обязательно было разговаривать. Для
него все было просто. Прежде всего сдать экзамены на бакалавра. Если это
каким-то чудом удастся, - изучать медицину в Бордо, благо там жила его
тетка, а потом устроиться под Ла-Рошелью, лучше всего в деревне, поскольку
мать хочет кончить свои дни на лоне природы.
И людей он определял просто. Чаще всего говорил:
- Это парень что надо.
Он ни в ком не видел дурного. Я иногда думаю, что этот его оптимизм
объясняется, вероятно, тем, что, когда его ребенком привезли в санаторий,
он не надеялся выйти оттуда живым. Небо, считал он, вторично подарило ему
жизнь (он был ревностным католиком и каждое утро перед лицеем успевал к
мессе).
В наших разговорах мы не касались религии, как и политики. Ему просто
казалось странным, что я не принимал первое причастие и в церкви бываю
только на свадьбах и похоронах.
Мы одновременно надели длинные брюки - тогда их начинали носить
позже, чем теперь; мы вместе закурили свою первую сигарету: он - тайком,
потому что мать ему запрещала курить, я - открыто, потому что мой отец не
видел в этом ничего дурного.
Вместе мы однажды зимним вечером вошли в некий дом в районе казарм,
под крупно выведенным номером, и через час по уговору вновь встретились на
улице.
И мне и ему было неловко, оба мы испытывали одинаковое разочарование,