"Константин Симонов. Восьмое ранение " - читать интересную книгу автора

же чувство испытывал и Корниенко. Он шел по тротуару, прихрамывая на левую
ногу, на которой в последнее время опять открылась старая рана, и тяжело
опираясь на палку. Рядом с ним шла Аннуш. Она весело и подробно рассказывала
ему про улицы, по которым они шли, про лома, магазины и вывески. Он делал
вид, что слушает ее, хотя на самом деле слышал не все, целиком поглощенный
ощущением воздуха и солнца и тем, что вот он снова может сам передвигаться,
идти куда хочет по этому южному, сверкающему городу.
- Коля, да вы меня не слушаете, - вдруг сказала Аннуш.
- Нет, я слушаю, слушаю, - ответил он, легонько взяв за локоть и прижав
к себе ее руку.
Она продолжала что-то щебетать. А он шел и думал, что сделал очень
хорошо, назвавшись ей Колей, хотя на самом деле его имя было Карп - Карп
Корниенко. Его давным-давно никто не называл по имени, в армии все его звали
или "товарищ Корниенко" или просто "Корниенко", а другой жизни, кроме армии,
у него давно уже не было. И когда она спросила, как его зовут, имя Карп
вдруг показалось ему таким некрасивым, что он сказал: "Коля".
- А вот это военный комиссариат, - сказала Аннуш, когда они проходили
мимо одного из зданий.
Он посмотрел на дом У входа была обычная, как в тысяче других городов,
вывеска. Он прикинул в уме, через сколько времени он попадет в этот дом
после врачебной комиссии, и подумал, что едва ли раньше чем через месяц Он
шел по городу, и все встречные невольно смотрели на него, на восемь
нашивок - три золотые и пять красных, - пришитых к его шинели.
Когда Аннуш привела его в домик к своим родителям, он, сев за накрытый
к обеду стол, где уже собралась семья (старики, сестра и младший брат
Аннуш - мальчишка лет тринадцати), сначала чувствовал себя неловко: с такой
предупредительностью, словно к больному, все относились к нему. А мальчишка
просто ел его глазами. Зачерпнув ложку супу, он, не донеся ее до рта,
остановился и смотрел на Корниенко так жадно, как будто тот сейчас
провалится сквозь землю и он никогда его больше не увидит. Корниенко
встретился с ним взглядом, вспомнил себя таким же пареньком, неожиданно
подмигнул, и оба они рассмеялись Напряженность исчезла, и дальше пошел
длинный, шумный, бестолковый обед, с гостами, которые Корниенко не всегда
понимал, и армянскими кушаньями, которых он никогда еще не пробовал.
Вечером он вернулся в дом для выздоравливающих. Было уже поздно, но
никто не спал: некоторые лежали, некоторые сидели на кроватях. К потолку
поднимался густой табачный дым. На крайней койке, привалившись к
прислоненным у изголовья костылям, сидел одноногий лейтенант и, тихонько
подыгрывая себе на гармони, пел вполголоса:

Под весенним солнцем развезло дороги,
И на Южном фронте оттепель опять.
Тает снег в Ростове, тает в Таганроге.
Эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать...

Корниенко дошел до своей кровати и лег.
"Да, наверное, там оттепель, - подумал он. - Судя по всему, полк
наступает где-нибудь под Армавиром. Кони, наверное, устали, но пушки
все-таки тащат".
Он представил себе, как едет на своей Зорьке впереди батареи, и ему