"Константин Симонов. Воспоминания " - читать интересную книгу автора

как и в "Русских людях", и, нисколько не выбиваясь из общей по-хорошему
сдержанной атмосферы спектакля, в то же время упрямо нес через всю роль
свое, "орловское", острое, задушевное, насмешливое. У него было такое
самоощущение своей правдивости на сцене и такое глубинное знание русского
характера, знание того, что может сделать и что не может сделать, как может
и как не может сказать те или другие слова одетый в солдатскую шинель
пожилой, видавший виды русской человек, что он не боялся резкости, остроты и
сочности рисунка и, располагая куда меньшим материалом, чем в роли Глобы,
все равно остался в памяти зрителей одним из главных воспоминаний о
спектакле, в котором рядом с ним играли такие замечательные актеры, как А.
Н. Грибов и В. О. Топорков.
Дмитрий Николаевич Орлов в русском театре 20-х, 30-х и 40-х годов
неизменно был звездою первой величины. Я впервые увидел его, будучи еще
совсем молодым человеком, на сцене Театра Революции в пьесе Ильи
Сельвинского "Умка - Белый Медведь" [35], и это было одним из самых сильных
театральных воспоминаний моей юности.
Последний раз я видел Орлова в конце 40-х годов в "Днях и ночах". С тех
пор прошло без малого полтора десятка лет, а греющий руки у железной печурки
старый русский солдат с добрым и насмешливым лицом - Дмитрий Николаевич
Орлов все еще как живой стоит у меня перед глазами.


1961

ИЗ ЗАПИСЕЙ ОБ И. А. БУНИНЕ

Эти записи я, к сожалению, сделал лишь много лет спустя после встреч с
Иваном Алексеевичем Буниным. Мне кажется, что я не забыл ничего
существенного, не забыл и характера этих разговоров с Буниным, то есть
запомнил не только что он говорил, по в как он говорил. Однако, воспроизводя
в некоторых местах своих записей прямую речь Бунина, я не хочу и не могу
настаивать на строгой документальности этого воспроизведения, на сохранении
всех особенностей подлинной стилистики бунинской разговорной речи. Я лишь
стремлюсь добросовестно воспроизвести слова Бунина такими, какими они спустя
много лет сохранились в моей памяти. А память, даже хорошая, - инструмент
недостаточно совершенный.
Я виделся с Буниным пять пли шесть раз в Париже летом сорок шестого
года. Как раз в это время происходило принятие советского гражданства
многими бывшими эмигрантами [36], в особенности теми, кто так или иначе
участвовал в движении Сопротивления или занимал во время войны явно
выраженные антинемецкие позиции.
Я выступал вместе с нашим тогдашним послом во Франции А. Е. Богомоловым
на вечере в большом парижском зале [37], уже не помню, как он назывался. В
зале собралось тысячи полторы человек из русской колонии в Париже. Часть
собравшихся уже приняла советское гражданство, многие думали об этом.
После доклада А. Е. Богомолова [38], говорившего о нашей победе и о
возможностях для возвращения на родину, открывшихся перед присутствующими, я
прочел "Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины..." в некоторые другие военные
стихи 1941-1942 годов. Два или три из прочитанных мною стихотворений
взволновали зал, и меня долго не отпускали. А когда все кончилось, кто-то из