"Константин Симонов. Воспоминания " - читать интересную книгу автора

случаях бурной поспешностью, во-первых, объяснил мне, что это именно
автопортрет, а во-вторых, выяснив, что он мне нравится, без долгих
разговоров сдернул его с гвоздя и сунул мне в руки.
По-моему, этот автопортрет нравился и ему самому. Во всяком случае,
когда потом Незвал бывал у меня дома в Москве, я раза два или три замечал,
как он скашивал глаз на этот висевший у меня в кабинете портрет. При этом на
лице Незвала, которое иногда бывало и лукавым, мелькало такое выражение,
словно ему одновременно и приятно, что эта вещь висит здесь, и немножко
жаль, что она но может, каким-нибудь чудом, раздвоиться и, оставшись здесь,
в то же время оказаться и у него дома, в Праге.
Осенью 1945 года, снопа приехав в Прагу, я застал Незвала уже в новом
качестве. Он недавно был назначен заведовать киноотделом министерства
информации и был очень увлечен своей работой. Надо ли говорить, какое
количество самых разных и новых дел было у него на этой должности в том,
1945 году! Однако у этого человека было превосходное свойство - не меняться
в худшую сторону, когда усложнялись обстоятельства его жизни. На его веселом
круглом лице не появилось выражения озабоченности и значительности. Он был
просто намного больше занят, чем раньше. Только и всего. А в остальное время
он оставался точно таким же, каким был и раньше, - поэтом с головы до ног,
веселым и добрым, когда дело касалось людей, и веселым и ядовитым, когда
речь заходила о дурных сочинениях в стихах и прозе.
Надо вообще сказать, что когда Незвалу что-нибудь активно не правилось
в литературе или искусстве, а особенно когда он встречался с чем-нибудь
пресным, скучным, дидактическим, он не лез за словом в карман и высказывал
свое откровенное мнение запальчиво и ядовито, порой даже с бросавшимися в
глаза излишествами страсти в оценках.
Иногда за это его считали "леваком", хотя леваком он не был ни в жизни,
ни в своем искусстве, ни в своих вкусах. И, кстати сказать, не случайно,
что, при некоторой размашистости в тех или иных своих суждениях об
искусстве, обе книги, что он написал о живописи Антонина Славичека и
Кремлички [10], были книгами о художниках, глядевших на мир глазами
реалистов.
Хочется сказать здесь, раз уж я об этом заговорил, что Незвал, начавший
в молодости свой путь поэта с сюрреалистических стихов, став коммунистом,
прошел долгий и безукоризненный политический путь, не отошел от партии в
тридцатые годы, в период, когда иные из окружавших его людей искусства
пошатнулись и отошли, достойно прошел через тяжкие годы оккупации, занимал
ясные, твердые позиции в трудном феврале 1948 года.
А что касается того, что он был резок в суждениях и остер на язык, то,
должно быть, он считал это достоинством, а не недостатком для
поэта-коммуниста и, видимо, был прав. Свидетельством тому - не только его
личность, по и собрание его сочинений, включая так и не законченные им
автобиографические заметки "Из моей жизни" [11].
Бывает так, что колеблешься, какую встречу с человеком называть
последней. Последний раз я виделся с Незвалом у него дома, зимой 1958 года,
незадолго до его смерти. Он был уже тяжело болен и как-то тревожно не похож
на самого себя. Видимо, его тяготила мысль о незаконченных делах, о
незавершенных замыслах, и болезнь уже так наступила ему на горло, что он,
вопреки своему темпераменту, не мог до конца скрыть сидевших у него в голове
черных мыслей.