"Константин Симонов. Воспоминания " - читать интересную книгу автора

Таким я видел его в последний раз.
А последняя встреча с ним, с таким, каким он остался жить в моей
памяти, была года на полтора раньше. Мы с поэтами Павлом Антокольским и
Сергеем Михалковым летели через Прагу на съезд поэтов в Бельгию [12]. Весь
вечер в Праге и часть ночи мы провели вместе с Незвалом за столиком в
маленьком ресторанчике возле старой церкви Лореты [13], архитектуру и
скульптуру которой Незвал очень любил и едва ли не поэтому предпочитал всем
другим именно этот ресторанчик по соседству с Лоретой. Мы весь вечер
говорили о поэзии, Незвал жалел, что занят и не едет вместе с нами, но при
этом нисколько не завидовал нам. Он вообще бывал порой по-детски тщеславен,
но никогда никому не завидовал. Это не сочеталось ни с его натурой, ни с его
талантом.
А после веселого и полного стихов дружеского вечера Незвал, сидя за
рулем, вез нас по теплой, туманной, осенней Праге, Большой, грузный, он
сидел, с трудом помещаясь между спинкой сиденья и рулем и обхватив его
растопыренными руками. По-моему, он не особенно хорошо управлял машиной, но
при этом вел ее так рассеянно и небрежно, словно был заранее уверен, что
никто на свете не имеет права на него наехать.
Я узнал о смерти Витезслава Незвала очень далеко от Праги, в Средней
Азии, на окраине Голодной степи [14]. Позвонили из Москвы, было очень плохо
слышно, какой-то голос с промежуточной станции все время врывался в разговор
и настойчиво спрашивал, почему до сих пор не отгрузили цемент... Жизнь шла
своим чередом, а там, в далекой Праге, не дожив до шестидесяти, умер поэт
Незвал, слава и гордость чешской поэзии...
И среди бурного весеннего строительного наступления на Голодную степь,
среди многих человеческих дел и надежд было как-то особенно горько
представить себе, что больше нет на свете этого бурного человека, так
любившего шум людских голосов, весну, тревогу и радость наступления.
Любившего это и в жизни и в поэзии...
Я не пишу о стихах Незвала - его стихи говорят сами за себя.


1958

ОБ ИВАНЕ НИКОЛАЕВИЧЕ БЕРСЕНЕВЕ

Весной 1939 года я написал пьесу "Медвежья шкура" Я набрался смелости
показать ее А. Горюнову, заведовавшему тогда литературной частью у
вахтанговцев. Горюнов разбранил пьесу с полезной для меня откровенностью и,
по-моему, категорически не поверил, что у меня что-нибудь из нее выйдет.
Прошло полгода. За это время я впервые побывал на войне на
Халхин-Голе, - видимо, повзрослел, а главное, получил какую-то новую,
недостававшую мне долю жизненного опыта. Человеческий конфликт, построенный
на условных умозрительных ситуациях, приобрел в моем сознании реальные и
более суровые черты, связанные не только с "музой дальних странствий" [15],
а с настоящей разлукой и с настоящей опасностью. Словом, в голове у меня
образовалась новая пьеса на ту же тему, но с другими людьми и в другой
обстановке. Я так ясно видел эту пьесу, что она казалась мне почти
написанной, хотя я не написал еще ни слова. Больше того, мне казалось, что я
могу всю ее с начала до конца рассказать тому, кто захочет меня слушать.