"Дэ Сижи. Бальзак и портниха китаяночка " - читать интересную книгу автора

более что в хижине нашей царила постоянная сырость, все покрывалось
плесенью, и бороться с ней было бессмысленно. Жить в этой хижине было все
равно что жить в пещере, а может, и хуже.
Иногда по ночам Лю не мог заснуть. Тогда он вставал, зажигал
керосиновую лампу и лез под топчан, шарил там в темноте окурки, которые
когда-то туда бросил. А вылезши оттуда, усаживался, поджав ноги, на топчане,
раскладывал собранные окурки на листке бумаги (иногда это оказывалось
драгоценное письмо от родителей) и сушил их на огне керосиновой лампы. После
чего высушенные окурки препарировал и с тщательностью часовщика собирал все
до единой крошки табака. Сворачивал самокрутку, прикуривал и гасил лампу. Он
сидел, курил в темноте, вслушиваясь в молчание ночи, нарушаемое хрюканьем
свиньи, которая под нами разрывала пятачком навозную кучу.
Случалось, дождь затягивался надолго, и Лю мучался от отсутствия
курева. Как-то раз он разбудил меня среди ночи.
- Я не нашел ни одного охнарика ни под топчаном, ни по углам.
- И что же?
- У меня депрессия, - сообщил он. - Может, сыграешь мне на скрипке?
Я не стал отказываться. Еще не до конца проснувшись, я играл и вдруг
неожиданно подумал о наших родителях, о его и моих: вот если бы пульмонолог
или великий дантист, совершивший столько разнообразных подвигов, могли
увидеть нашу ночную хижину в зыбком свете керосиновой
лампы, если бы могли услышать звуки моей скрипки, аккомпанементом
которым служит хрюканье свиньи... Но тут никого не было. Даже деревенские не
могли меня слышать. Ближайший дом находился от нас метрах в ста, не меньше.
А за стенами лил дождь. Но это был не тот привычный моросящий дождь, а
внезапно налетевший затяжной ливень, и его струи барабанили по дранкам
крыши. Несомненно, это еще больше усиливало мрачность Лю. Ведь мы были
обречены оставаться здесь на перевоспитании до скончания века. Как правило,
если верить официальным партийным газетам, у молодого горожанина,
происходящего из нормальной семьи рабочих или революционных интеллигентов,
был стопроцентный шанс (в том случае, разумеется, если он не натворит
никаких глупостей) пройти процесс перевоспитания за два года и возвратиться
к себе домой в родной город. Но для детей, чьи родители оказались
зачисленными во враги народа, возможность вырваться из деревни была
минимальной, равной примерно трем тысячным. Если основываться на математике,
положение наше было безнадежным. Нам маячила светлая перспектива постареть,
облысеть в этой хижине на сваях, здесь же окочуриться и быть похороненными в
белом саване по местному обычаю на здешнем кладбище. Честно сказать, было
отчего впасть в депрессию и бессонницу.
В ту ночь я сыграл сперва кусочек из Моцарта, потом из Брамса, потом
бетховенскую сонату, но даже Бетховену не удалось поднять моему другу
настроение.
- Попробуй что-нибудь другое, - сказал он мне.
- А что бы ты хотел услышать?
- Что-нибудь повеселее.
Я задумался, перебрал весь свой скудный репертуар, но ничего не нашел.
И тут Лю принялся насвистывать одну революционную песню.
- Как тебе это? - поинтересовался он.
- Здорово.
Я тут же стал подыгрывать ему на скрипке. То была тибетская песня, в