"Зигмунд Янович Скуинь. Нагота " - читать интересную книгу автора

транспаранты. Киоски и павильоны, где еще недавно продавались
прохладительные напитки и мороженое, бюро проката спортивных и пляжных
принадлежностей стояли с заколоченными окнами. И только магазины были
открыты и сквозь стеклянные витрины светились ярко освещенным нутром. И в
кафе без ощутимой разницы сезона предостаточно собиралось жаждущих.
Еще один железнодорожный переезд. Названивает звонок, загорается и
гаснет красная сигнальная лампочка, хотя электрички пока не видать.
Турлав опустил стекло, закурил. Усаживаясь поудобнее, резко двинулся -
и кольнуло в крестец. Сырая погода, подумал. Что ж, теперь все чаще будет
покалывать, побаливать. Чем дальше, тем больше. Как же иначе. От этого
никуда не уйти. Отбирая для Москвы необходимые бумаги, он про себя отметил:
чтобы лучше разглядеть мелкий шрифт, лист приходится держать на расстоянии.
Печальное открытие. Дальнозоркость - характерная примета старости. А ему
почему-то казалось, что зрение у него в наилучшем порядке.
Из темноты вырвалась лента освещенных окон и, сверкая, умчалась прочь.
В вагонах вроде бы людно. В них свой микромир, сухой и светлый, с немного
спертым воздухом.


Вот ведь - совсем забыл про Бариня. А кому-то на похоронах надо быть
непременно. Ливии или Вите. Хоронить, скорей всего, будут днем, когда у Виты
лекции. Завели моду все мероприятия проводить в рабочее время - похороны,
свадьбы, встречи рыболовов, съезды добровольного общества пожарников.
Перестук колес, точно преданный пес, умчался вслед за электричкой. Он
остановил машину под высоким оголенным деревом, от воздушной волны с мокрых
веток на грязную дорогу посыпались крупные капли. За дюнами шумело море.
Турлав придавил окурок, поднял стекло, и шум моря смолк. Но как раз в тот
момент, когда шум умолк, он почему-то вспомнил Валиду.
Лет десять назад они с Вальтером Салтупом работали над координатными
системами - не только на заводе, но и вечерами дома или на этой самой даче,
и Вальтер полушутя-полусерьезно рассказывал о своих любовных похождениях. Он
признавался, что пятьдесят семь женщин помнит совершенно отчетливо,
остальных смутно или вовсе забыл. Вот бедняга, подумалось тогда Турлаву, это
надо же так себя утрудить. И хотя пускаться в расспросы Турлав почитал ниже
своего достоинства, он про себя решил, что в некоторых областях, должно
быть, основательно отстает от средних норм, ибо даже тех четырех, что он
знал до Ливии, считал нелепым излишеством, объяснимым разве что всеядностью
непритязательной ранней поры. Трое из тех четырех исчезли бесследно, как
исчезают тени, когда гаснет лампа. Но Валида вспоминалась часто, потому что
ею он переболел, как в детстве болеют корью, с осложнениями на всю жизнь.
Что его так привязало тогда к Валиде? Никаких особых достоинств за нею
не водилось. Если не считать достоинством способность лишать его душевного
покоя. Но тут, возможно, не она была причиной. Скорее всего, она была тем
катализатором, что ускорил неизбежную горячку чувств, к которой он, как и
всякий нормальный юноша девятнадцати лет, во всех отношениях был
подготовлен.
Как бы то ни было, Валида сделала из него - откровенного себялюбца -
ответственного соучастника. Точнее сказать, с Валидой он впервые осознал,
что действительно существует такая возможность - соединить себя с человеком
противоположного пола на основе полнейшего бескорыстия. Открытие это привело