"Зигмунд Янович Скуинь. Нагота " - читать интересную книгу автора

премьеру".
- И вы всегда добивались своего?
- А как же иначе?
- Всегда?
- По крайней мере, никогда не отступала.
- Никогда?
- Никогда. Однажды вышел спор из-за артистических уборных. Одна
солистка приходилась родней городскому голове. И директор оперы вздумал для
нее отделать роскошную уборную. Я сказала директору: "Мне абсолютно
безразлично, какая у меня артистическая, но я не позволю вам оскорблять
меня, первую солистку театра". Покуда он сидел в директорском кресле, ноги
моей не было в Рижской опере. Я пела в Загребе, Стокгольме, в Париже.
- И, очевидно, ничего не потеряли.
- Турлав, я просто-напросто могла себе это позволить.
- Да уж наверно. Хотя, честно признаться, я очень смутно себе
представляю взаимоотношения в художественном коллективе.
В ее усмешке была колкость клинка.
- Я уже говорила, Турлав, у вас типично технический образ мышления, вы
утратили способность чувствовать ценность отдельного человека. Мир
искусства, если хотите знать, самый честный и порядочный, ибо в нем то, что
делаю я, никто уж не сможет сделать. И никто не сможет у меня отнять того,
что действительно мое. О каком толкуете вы коллективе, когда говорите
Каллас, Карузо, Шаляпин? Вам непременно нужен коллектив? Пожалуйста, пусть
будет. Вот он, вот он где! - И она окинула взглядом развешанные по стенам
фотографии. - Витол, Рейтер, Пауль Юзуус, тот же Купер, тот же Лео Блех.
Коллектив высшего класса. Все они в свое время во многом мне помогли. Но ни
один из них вместо меня не пропел бы и четверти такта. Потому что я - это я,
а они - это они. И так всегда будет.
Коротко и ясно, подумалось мне. Никаких сомнений относительно прошлого
или будущего. У каждого свое место. Но, может, так и нужно смотреть на мир,
чтобы достичь того, чего достигла она.
На мгновение я представил ее у служебного входа театра "Аполло",
одиннадцатилетнюю девочку из предместья, в залатанной жакетке, в заштопанных
чулочках, неуклюжую и нескладную. Припомнился какой-то из рассказов Титы:
получив свою первую получку хористок - по двадцати пяти копеек, - они первым
делом помчались в Турецкую булочную на улице Суворова, чтобы купить
баранок...
Разговор, казалось бы, окончен. Она молчала, я тоже. Весь день
копившаяся усталость наконец дала о себе знать, я ощутил всю тяжесть
позднего часа, - он так и вгонял меня в кресло. Спать, спать, давно уже за
полночь, а завтра опять трудный день.
- Ну, вот видите, - сказал я, - как я вас задержал.
Она не ответила, лишь взглянула на меня странным взглядом.
- А это Салинь, муж Титы?
Я шел уже к двери. Вопрос задал походя, вместо прощания.
- Да, - сказала она. - И он был мелковат.
- Эта знаменитость-то?
- Тита его за руку приводила в оперу. Как ребенка в детский сад. А он,
подождав, когда она уйдет, бежал через улицу в "Римский погреб", чтоб там
набить себе брюхо. Можете представить, он весил двести девяносто четыре