"Алексей Слаповский. Гибель гитариста" - читать интересную книгу автора

Он стал брать уроки у него. Денис Иванович осмотрел его пальцы,
проверил его слух и сказал, что лучшее, чего может достигнуть Дима, -
аккуратно играть несложные пьесы - любительски. Захочет - станет и
мастером, но все его мастерство сведется к умению не сбиться за полчаса или
час непрерывной игры, не сфальшивив и не пропустив ни одной ноты.
Дима на все был согласен. Он был старателен. Через четыре месяца он
уже мог сносно сыграть довольно сложную пьесу Апподижелли "Вечерний закат".
Сложную - и красивую. Начиная ее, Дима волновался, к середине слезы
начинали струиться из глаз, а к финалу он тихо ревел в три ручья, беря
звучные аккорды, прощаясь с мелодией.
И на этом он остановился, дальше не пошел. В сотый раз тешил себя
"Вечерним закатом", доведя исполнение до блистательности, до волшебной
легкости - и непременно при этом плакал. Он боялся, что если возьмется
играть что-то другое, то душа, без того наполненная "Вечерним закатом", не
выдержит. Нет, с него хватит! - и он вновь и вновь извлекал из струн
божественные звуки Апподижелли. И Денис Иванович никогда не уставал его
слушать, а однажды сказал: "Знаешь, я, пожалуй, оказался не прав. Ты
добился невероятного. Ты играешь эту вещь лучше всех в мире. Только эту
вещь - но лучше всех в мире. А может, в этом и суть - делать что-то одно,
но лучше всех в мире. У меня такого нет. Но мне и не нужно".
- Мне тоже не нужно, - сказал Дима.
- Знаю, - сказал Денис Иванович.


***

С таких, как Дима, учеников Денис Иванович не брал денег.
Он вообще сначала обходился без уроков музыки - зарабатывал, работая в
оркестре народных инструментов при филармонии. Но пришли времена, когда
отпала необходимость повсеместно в оркестрах народных инструментов, как и в
ансамблях народных песен и плясок, как и во всем прочем народном вообще,
Денис Иванович остался без заработка. Спервоначала он кормился
выступлениями сольными - от той же филармонии. Ездил, куда пошлют: и в
глубинку, в районный Дворец какой-нибудь культуры, и в пионерские лагеря, и
в лагеря исправительно-трудовые, а то и вообще в тюрьмы строгого режима.
Надо сказать, что лучшая публика была у него именно в тюрьмах. В других
аудиториях его изысканный репертуар наводил, если честно, иногда скуку,
публика помаленьку рассасывалась, где вежливо, потихоньку, а где и не
таясь, топая ногами и хлопая сиденьями клубных деревянных кресел.
Приходилось или игнорировать - или ублаготворять народ любимым
произведением "полонезогинского". В тюрьме же тон задавали воровские
авторитеты, которые, принципиально ненавидя всякий подневольный труд, в
искусстве Дениса Ивановича видели именно искусство. Ловкость пальцев,
бегающих по струнам и ладам, дробность переборов напоминали им искусство
собственное, воровское, в котором тоже важны безошибочность, спорость,
четкость - а в финале именно такое торжество полнозвучных аккордов, какое
раздается в руках Дениса Ивановича, клокочет в теле гитары. Они уважали
мастерство - и не дай бог кому-то из мелкоты шаловливо крикнуть музыканту:
"Цыганочку давай!" - авторитеты пресекали хулиганство коротким взглядом,
кратким словом, крепким кулаком.