"Алексей Слаповский. Здравствуй, здравствуй, новый год..." - читать интересную книгу автора

лишней в его организме.
Я смотрел на это спокойно.
Лет через пятьдесят я буду лежать вот так же, истекающий смирной уютной
блевотиной, а меня будет рассматривать молодой хмырь лет тридцати,
брезгливый и уверенный, что как бы то ни было, а ему всё ж таки лучше
живётся на свете, уже хотя бы потому, что он молодее. И сквозь дремоту,
сквозь своё старческое благословенное забытьё, близкое вот уже который год
сладостному состоянию спокойного умирания, я усмехнусь - и жидкость иронично
закапает из того угла рта, куда съедут губы в этой усмешке.
Меж тем дядя мой Алексей вернулся домой.
- Ушёл? - спросил он.
- Давно уже.
- Чёрт! Шлялся как дурак столько времени!... Вот люди бывают, а?
Кажется, что он злится неимоверно. Ведь как ловко придумал меня
выпроводить: собрался на рынок, убежденный, что я пойду с ним, верный своей
привычке Цепляться к каждому идущему, который поведёт, а я не пошёл,- и
полдня впустую.
Она жалеет его, зная, что он это время использовал не зря. Забежал,
например, к одной из своих подружек с цветами и шампанским, а подружка
понимает, как трудно выкроить даже несколько минут в предновогодний день
семейному человеку, и оценит этот поступок, и Алексею это зачтётся впредь,
когда он навестит её уже по прямому назначению. Таких подружек - почему-то
сплошь парикмахерши или официантки - у Алексея штук пять, все моложе
тридцати, все его любят, когда встречаются с ним, а когда не видят его,
слегка помнят о нём: есть, мол, и такой у меня - культурный, обходительный,
не просто влезет, а разговором займёт, как до, так и после, а бабе же без
этого же ведь же нельзя же!
В подвале тепло, не хочется уходить.
А что мне мешает остаться?
Ни служба, ни семья, ни приготовления радости меня не ждут.
И всё же я встаю, иду к двери, выхожу, у первого сугроба
останавливаюсь, ботинком счищаю верхний грязный слой, добираюсь до чистого
снега и долго растираю, оттираю руки. А потом - о куртку. Ей не страшно, она
болотного цвета, да и постирать можно, я её уже раз десять стирал, и ей
ничего не делается. Хорошая куртка. Притом что терпеть не могу поношенных
вещей.
Монетка показала направо, потом налево, опять направо, опять налево,
теперь я заслужил пойти прямо, а прямо - улица, на которой, через два дома,
третий, живёт Вера Мокреева, мать двоих детей, о которой не писала областная
молодёжная газета. Мать-одиночка. Её, простодушную, увёз выпускник военного
училища. Через два года молча вернулась. Ещё два годика помолчала и вышла
вторично за какого-то человека, который тут же бесследно исчез. От первого
брака осталась девочка Саша, от второго - Катя. Саше теперь около семи,
Кате - вроде бы три с чем-то. И вот Вера с ними, с матерью и отцом ютится в
той самой двухкомнатной квартире, куда я приходил иногда, когда мы ещё
учились в школе.
- Вот те на,-сказала Вера Мокреева.- Привет. Чего это ты?
- Я первый раз, что ли?
- Да нет. Но под Новый год... Случилось что?
- Ничего. Пришёл поздравить с наступающим. Подарков нет - я