"Олег Павлович Смирнов. Прощание (роман)" - читать интересную книгу автора

будем?" - "Вместе", - твердо ответил Скворцов и стал так же твердо говорить
другие слова - утешения, подбадривания. Обойденный пулями и осколками, он
ничем не мог помочь этим искалеченным, умирающим, разве что участливыми
словами, чему цена ломаный грош, особенно если их часто повторять. Но он
повторял и будто сам начинал верить, что есть иной выход, кроме смерти.
Грохотало все сильней. Скатившийся при начале обстрела в траншею
Скворцов отмечал: снаряды ложатся один возле другого, так можно буквально
перепахать тот клочок, что еще удерживают пограничники. Он думал об этом,
прижимая к себе автомат, и его не покидало ощущение: чего-то недостает,
позарез нужное отсутствует. Вспомнил! Пистолета недостает. Так отдан же
Белянкину... В воздухе глыбы суглинка, обломки досок, пелена пыли, вонь
взрывчатки, дым выедает глаза. Утро померкло, почернело, словно обгоревшее.
Так было и вчера. И сегодня повторится, и застава - что от нее осталось -
будет драться, как вчера. Насмерть. Погибать - так всем вместе. Задача -
умереть достойно, в плен не попасть. Дымом раздирало легкие, выжимало слезы.
Высовываясь из траншеи, Скворцов вглядывался в клубы дыма и пыли; они были
столь густы, что в пяти шагах ничего не разберешь. И вдруг разобрал:
Белянкин! Выступил из-за поворота, бредет по траншее. Понятно: обошел
оборону и возвращается. Но непонятно, с чего обрадовался ему Скворцов. Даже
крикнуть захотелось: давай скорей, дорогой Виктор, я ждал тебя! Крикнуть
помешал надсадный кашель. Левой рукой хватаясь за грудь, правой Скворцов
замахал, Белянкину: сюда, мол, сюда! И еще одна живая душа объявилась. Из
овощехранилища выскочил отдыхавший там сержант Лобода, скачками перебежал в
траншею. Зевая и улыбаясь, подошел к ним, что-то проговорил - за громыханьем
не разобрать. Улыбался! И это не рассердило Скворцова своей неуместностью,
не озадачило, а опять же обрадовало. И Лобода с ним рядом? Их уже трое.
Вроде стягиваются к овощехранилищу. Потому, наверное, что настают
предсмертные минуты, и надо быть вместе и поближе к раненым. В окопах еще
старшина Иван Федосеевич и несколько бойцов. Живы ли? Отойдут ли сюда?
Скворцов сознавал: обороне конец, всем им наступает конец, и лучше быть
вместе, плечо в плечо. И так, локоть к локтю, принять смерть.
А грохот нарастал и нарастал - небывалый, чудовищный, казалось: его не
выдержишь, спятишь, завоешь. Но никто не сходил с ума, не выл. И с места
никто не сходил. Молчали... Взрывы то сливались в ровный, сплошняком,
грохот, то вдруг на секунду улавливалось: снарядные взрывы будто плющатся
более мощными, бомбовыми. Будет ли этому конец? Ведь всему же на свете
бывает конец. И все-таки он еще жив, коль чувствует, как болят голова и
сердце, коль понимает: драться надо до последнего мига. Правильно понимает.
И потому смерть обязана погодить. Хоть малость. Он подумал об этом в
считанные мгновения, - мысли были скоротечные. А потом они стали обычными -
ни быстрыми, ни медленными, - ибо он стал думать об обычном: после
артиллерийского обстрела и бомбежки немецкие автоматчики поднимутся в атаку.
Автоматчики - что ж, не двинулись бы танки. А на рассвете, до артобстрела,
танковые моторы были слышны в лесу. Стихли - начала бить артиллерия. Немцы
подтянули танки к заставе? Сколько их? Как пойдут? Вместе с автоматчиками? И
как нам быть? Гранат нет, пушек - подавно. Разве что стрелять по смотровым
щелям. Против танка с винтовкой и пистолетом не очень повоюешь? Повоюем! На
то мы и пограничники. Какое счастье, что сейчас со мной Белянкин и Лобода,
где-то недалеко Иван Федосеевич и еще кто-то из бойцов, рядом - те, что в
овощехранилище. Вместе мы сильней. Вместе и умирать проще. Если она близка,