"Олег Павлович Смирнов. Прощание (роман)" - читать интересную книгу автора

смерть, то я хочу сказать: прощай, Родина, и не забудь обо всех нас.
Ревели самолеты, разрывы сотрясали воздух и землю. Бомба разорвалась
подле овощехранилища, вторая упала на него, посередине, и Скворцов
вздрогнул: раненые добиты. Снаряд взорвался вблизи траншеи, Лобода схватился
за плечо, из-под сжавших плечо пальцев на гимнастерке проступала кровь.
"Крепись, Павло, помогу!" - хотел крикнуть Скворцов и не крикнул: сквозь
утихающий гул бомбовых и снарядных разрывов услышал танковый гул. Скворцов
вытянул шею, прислушался. И Белянкин вытянул, и даже вторично раненный,
морщившийся от боли Лобода. А чего прислушиваться? Все ясно: последний
разрыв - и от леска к заставе покатился железный, неотвратимый, пожирающий
живые звуки гуд.
Из-за сосенок, раздвигая и ломая их, выползли два танка и,
развернувшись, - к заставе. Они не спешили, именно ползли - проваливались в
вымоины и воронки, взбирались на гребень холма, опять проваливались и за
ними так же неспешно, толпой, топали автоматчики. Танки были черные,
припорошенные пылью, а отполированные траки сверкали на солнце, будто
вспышки выстрелов. Но выстрелов пока нет, они еще будут: орудийные стволы
расчехлены. Ну, а гусеницами танки давят. И чем остановить эти бронированные
махины? Надо с толком прожить отпущенное. И Скворцов поднял автомат,
выпустил короткие очереди по смотровым щелям, затем по автоматчикам. И
сразу, без задержки, танковые орудия выбросили пучки огня. Снаряды
разорвались почти одновременно - за тем, что было овощехранилищем. Скворцов
не видел и не слышал, стреляет ли еще кто-нибудь из пограничников. Он слышал
только сухой треск своего автомата. По смотровым щелям больше не бил -
попробуй угоди туда, мало шансов, - а вот уложить сколько-то автоматчиков
вполне можно. Автоматчики тоже открыли огонь. Снова ударили танковые орудия.
Танки, разъединившись, подходили с двух сторон, неуязвимые, рычащие
двигателями, скрежещущие траками. Скворцов подумал: "Осколок помилует,
гусеница раздавит..." Но осколок его не помиловал: ударил в плечо, Скворцов
вскрикнул, упал. Однако сознание не покинуло. Боль раздирала, словно
вгрызалась вглубь, поближе к сердцу, и, может, оттого сердце требовало: не
торопись помереть, повоюй, в диске не все патроны кончились. Окоп был
мелкий, заваленный глыбами земли, и Скворцов по глыбам, на локтях, вполз на
бруствер, огляделся. Танк, что шел справа, повис над траншеей, вот-вот
подъедет вплотную к развалинам заставы, автоматчики, обгоняя машину, вбегали
во двор. Кровь стекала под майкой вниз, к животу, холодила. Почему? Она же
теплая. От слабости тряслись руки, меркло в глазах.
Скворцов перевел автомат на одиночные выстрелы - чтоб ни один патрон не
пропал впустую, - приладился на бруствере и стал нажимать на спусковой
крючок. И после каждого его выстрела кто-то из солдат падал. Он стрелял до
тех пор, покамест в диске не кончились патроны. Нажимал и нажимал на спуск,
но выстрелов не было. И, ужаснувшись, понял: не оставил "единственной пули,
все в горячке израсходовал. Послал в немца ту пулю, которую должен был
послать себе в висок. Что ж теперь будет? И, подумав об этом, Скворцов сразу
же глянул туда, где были Белянкин и Лобода, в нескольких метрах от него. И
увидел: к ним бежали спрыгнувшие со второго танка десантники. Увидел:
политрук сунул дуло в оскаленный рот и выстрелил - голова мотнулась, и
Белянкин свалился. Покончил самоубийством. Лишь бы не попасть в плен. А что
же делать ему, Скворцову? Автоматчики подскочили к Лободе, один из них, в
распахнутом френче, ударил сержанта затыльником автомата в лицо, сержант