"Олег Павлович Смирнов. Северная корона" - читать интересную книгу автора

Сергей щупал материю, и ему чудилось, что она вспыхивала под пальцами и
что остальные флажки на шалашах переливались язычками пламени в
схватывающихся, как цемент, сумерках.
Переменчива смоленская весна. Утром окрестности затянуло мглой,
высеивал дождик. Караханов охнул, выругался по-казахски, Чибисов чуть не
заплакал с досады: лозунги подтекли, покоробились, боевой листок, вовсе
размякший, упал наземь. Чибисов подскочил к щитам, попробовал разгладить
лозунги, но, пропитавшиеся влагой, бумажные листы разрывались. И флажки были
обвислые, понурые.
После завтрака в полку состоялся митинг. Батальоны свели на просторную
опушку; в центре - самодельный березовый столик, покрытый кумачом.
Знаменосец и два ассистента - все трое рослые, статные, при орденах и
медалях - вынесли полковое Знамя, неестественно нарядное: вишневость бархата
и золотистость бахромы. Но Сергей подумал, что в складках Знамени, наверное,
еще гнездятся пороховые запахи недавних боев. Пронести бы это Знамя!
Дробя эхо, заиграл духовой оркестр. Старшина роты Гукасян похрупывал
позади строя хромовыми сапожками и оглядывал бойцов, довольно громко
подпевая в такт оркестру.
- Обожает наш старшинка марши, - прошептал Пощалыгин Рубинчику. - Из
всей музыки признает марши.
- Умоляю вас, не фантазируйте.
- Разговорчики! - Гукасян округлил глаза.
Но Пощалыгин говорил правду: за годы сверхсрочной службы Гукасян
настолько привык к полковому оркестру, репертуар которого сводился
преимущественно к маршам, что к иной музыке оставался равнодушен, а оперу
откровенно презирал: "Развели симфонию..." Он и ругался так, выслушивая
длинное и нудное объяснение провинившегося бойца: "Развел симфонию... Ближе
к сути!" Пощалыгин откуда-то проведал, что старшина возит с собой патефон и
пять пластинок - марши, проигрывает их в минуты хорошего настроения;
впрочем, это были покуда слухи, не подтвержденные фактами.
Гукасян не только подпевал: "Та-ра-ра-рам-рам", но и притоптывал в
такт. Старшина предвкушал момент, когда рота пойдет под оркестр.
Грузно ступая, за березовый столик встал командир полка Шарлапов. На
вид ему можно было дать все шестьдесят - седой, рыхлый, с одышкой. Надев
очки с простенькими металлическими дужками, подполковник откашлялся и,
задвигав мясистым носом, неожиданно высоким, вибрирующим голосом прочитал:
- "Приказ Верховного Главнокомандующего, 1 мая 1943 года, № 195, город
Москва. Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники,
партизаны и партизанки, рабочие и работницы, люди интеллигентного труда!
Братья и сестры, временно подпавшие под иго немецких угнетателей! От имени
Советского Правительства и нашей большевистской Партии приветствую и
поздравляю вас с днем Первого мая!.."
Юношески звенящий и одновременно задыхающийся в паузах между
предложениями голос командира полка будто крошил звучную тишину на поляне.
Моросило, и газета в руках Шарлапова посерела. Стоявший рядом моложавый
майор с родимым пятном на скуле - заместитель Шарлапова по политической
части - прикрыл ее плащ-накидкой.
Перебарывая одышку и подергивая носом, Шарлапов выкрикнул: "Ура!"
Повторенный сотнями глоток, этот крик высек в разных концах леса перекатное
эхо.