"Олег Павлович Смирнов. Северная корона" - читать интересную книгу автора

схватил кружку:
- За утверждение капитана Наймушина в должности командира батальона!
Нынче получен приказ.
Муравьев выпил спирт, из второй кружки хлебнул воды, то же проделал
Наймушин. Катя долила в стакан воды и осушила его, не поморщившись. Наташа в
нерешительности держала стакан:
- Нет, не смогу.
Наймушин налил остальным еще и сказал:
- Наташенька, не пожелали за меня? Тогда за фронтовую дружбу!
Все чокнулись. Наймушин взял Наташину руку в свою и заставил наконец
отхлебнуть.
Стало шумно, бестолково. Разлохмаченный Муравьев изображал в лицах
анекдот о том, как Гитлер попал в ад и что получилось из этого. Катя, не
таясь, обнимала Муравьева. Наймушин, наклонившись к Наташе, говорил, что
война - жестокая штука, но люди и на войне остаются людьми, им по-прежнему
нужна дружба и любовь.
- Да, именно: без сердечного тепла, Наташенька, как без солнца, не
прожить.
Наташа рассеянно улыбалась припухшими губами, синие глаза подернуты
хмелем. Наймушин соображал: "А она миленькая. Как раньше не примечал?"
У печки над котелками с пловом - Папашенко; он не забывал незаметно
прикладываться к фляге.
- Крой сюда! - позвал его Наймушин. - С нами чарку...
Папашенко уверял, что терпеть не может этого зелья, но опорожнил целую
кружку. Затем пили за победу, и снова Наташа отхлебнула глоток.
У Наташи кружилась голова; на свежий бы воздух, но ноги как ватные. Ей
самой непонятно, зачем она здесь. Катя привела? Да и Катю-то она как следует
не знает. Наверно, просто захотелось забыть хоть на время, что ты на
войне...
Она плохо разбирала, что шептал ей Наймушин. А тот в свою очередь не
слышал, как Муравьев, расстегнув ворот гимнастерки, бубнил ему:
- Товарищ капитан, мы за вас... горой...
Посидели еще с полчаса. Муравьев рассказал новый анекдот - про
Геббельса, Папашенко показал фокус с картами, Катя пожаловалась на командира
взвода связи, который сплетничает про телефонисток, и стали собираться.
- Вы, Наташенька, обождите, - сказал Наймушин и сжал ей локоть.
Катя и Муравьев быстро ушли, исчез и Папашенко. Силясь подняться,
Наташа сказала:
- Мне пора.
- Не пущу, моя... беленькая... Будешь со мной. - И он крепко обнял ее.
- Пустите!
Она вырывалась, сразу протрезвев, а он задул лампу.
В палатке было темно, только сквозь фигурные вырезы печной дверцы
проскальзывали огненные блики, выхватывая из мрака ножку трофейного стула,
угол столика, железную спинку кровати.
Когда дрова прогорели и блики пропали, Наймушин встал и дрожащими
руками зажег лампу.
Он ласково погладил Наташу по шее, провел ладонью по щекам: они были
мокры от слез.
Она плакала с закрытыми глазами, и это почему-то поразило Наймушина. Он