"Алексей Константинович Смирнов. Лето никогда " - читать интересную книгу автора

купания. К столбу. Без футбола. Без кино. Без посылок.
Народившись, шашечки магически окрашивали в свой цвет взволнованную
действительность.
Но еще продолжался сон, и действительность радовалась последним минутам
вольности. Водокачка, нисколько не уставшая за ночь, продолжала медленные,
мерные засосы, доходившие до надрывных и визгливых всхлипов. Пожарная бочка
присела в тени, по ее красному боку спешил муравей, направляясь к
муравейнику, который переживал холокост из лета в лето. Пожарный же щит был
украшен неприятно треугольными ведрами и пустыми петлями для
предусмотрительно изъятого багра и неосмотрительно оставленного тупого
топорика. Солнце вытапливало из сосен желтый жир, который подсыхал толстой
стрекозьей корочкой. По каменным плитам спешил к леднику разнорабочий в
халате цвета дымного неба. В кустах посвистывал карлик, на ступенях террасы
спал бдительный кот.
Летние дни похожи, пролетают быстро и после вспоминаются как одно
цветовое пятно, в котором смешались яркие краски. Шашечки тасуются и
сливаются в радугу событий, но памятного мало, и если день отмечен
каким-нибудь происшествием, редко - двумя, а чаще - ни одним, то это крупное
везение, удача.
Горнист появился, хлопнув дверью двухэтажного салатного дома. Его
голубой галстук сбился набок, пилотка была заломлена, а шорты - захватаны
спереди. На сонном лице сохранялось приснившееся надменное раздражение.
Горнист вздохнул, наполняя легкие запахами реки и сосновой хвои;
расслабленно поднял горн, чтобы пробудить его зовом горностаю товарищей.
Бархатная тряпка с трезубцем, вышитым мулине, расправилась и провисла.
Вокруг все замерло, мальчик был магом на миг, который дарит если не жизнь,
то право на бодрствование всему, что представало его недовольным глазам.
Сигнала терпеливо ждала баскетбольная площадка, ждали застывшие в тумане
купальни, а на отшибе, чтобы никому не мешать, тоже ждала и чадила кухонная
труба.
- Подъем! Подъем! Вставай, а то убьем!
Но Малый Букер уже давно не спал. Он лежал, положив поверх одеяла руки,
всерьез и многажды отбитые линейкой; урок пошел впрок, и он не прятал их
даже во сне. Малый Букер зачарованно рассматривал притертые пеньки на досках
потолка в спальне, которые в точности повторяли карту звездного неба. Во
всяком случае, он сразу узнал в ней Ковш, а все остальное примыслил с
беспечной натяжкой, подгоняя исключение под чудесное правило.
Слева ворочался Котомонов, с полуночи разукрашенный зубной пастой. На
его груди покоился сапог, чье голенище было туго перетянуто бечевкой. Конец
бечевки терялся под одеялом, старый трюк. Раздраженное пробуждение, метание
снаряда в надежде сразить предполагаемого обидчика, который примется, ясное
дело, ржать и гоготать громче прочих. И вслед за этим - болезненный
полуотрыв причинных мест. Интересно, спускаются ли вниз, ближе к детству
армейские шуточки грядущего, или они зачинаются во младенчестве и возносятся
в будущее в виде ядовитых паров? Кто кого, короче говоря, учит жизни?
Букер лежал неподвижно: маленький, с низким лбом над пуговичными
глазками, которые были вшиты глубоко в череп; с мощной челюстью, больше
похожей на лопатку. Его называли Малым Букером из-за фамилии, которая была
именно Букер, что делало излишними неизбежные аналогии с литературой; был
еще Букер Большой, то есть папа.