"Алексей Смирнов. Мор (повесть)" - читать интересную книгу автора

- Люди в своей массе глупы, но умнее, чем хотелось бы. Моральный
императив против орального автоматизма, и наоборот. Кант, защищаясь от
дьявола, очертил своей философией магический круг... Идеализм - тоже
дьявольщина, противная жизни. Изнанка Платона с его любовью к древним мужам:
сойдись со старцем, чей бледный кал не издает запаха...
Не унимался, лопотал себе дальше:
- Человек - пузырь на воде. Та же вода, но индивидуализированная.
Он имел мнение обо всем, что попадалось ему на глаза. Если он с видом
знатока раскатывал в широком бокале каплю вина, то водно-пузырная тема
получала развитие:
- Качество напитка зависит от пространственной организации емкости.
Шунт испытывал тошноту при виде этого гривастого, очкастого,
насмешливого человека в поношенном пиджаке, кабинетного писаки разночинного
вида. Одновременно у него чесались руки при взгляде на пышную шевелюру
сочинителя.
Рассуждая о судьбах литературы и произведений самого, собственно
говоря, Шунта, Быканов ненатурально вздыхал:
- В конце концов, любой трюизм - полуправда... Когда начнется повальный
мор, трюизмы спасут положение. Это время придет, литературы не станет.
Услышав о море, Шунт сразу решил, что Быканову что-то известно -
возможно, даже о коллатералях. Поэтому он велел себе не откладывать убийства
и не подвергать себя ненужному риску. Возможно, это был момент сумасшествия,
параноидного страха, потому что Быканов навряд ли, зная о деяниях Шунта,
вздумал бы его пасти, ходить к нему стричься, вести отвлеченные беседы - не
сыщик же он и не садист.
Однако он резал Быканова, орудуя ножами в лучших традициях
цирюльнического искусства: разрезал лицо, отстриг голову. Вымыл руки и
спокойно вызвал милицию, благо коллатераль уже струилась в пяти шагах. Ежи и
снежинки с годами расплющились и выстроились в сеть дорог, поближе и
подальше, переплетающихся, пересекающихся, с редкими эстакадами. Он знал,
что во многих мирах по его кровавым следам торопятся сотни сыщиков и часто
преуспевают, а в иных краях ему выдирали клещами зубы и жгли паяльными
лампами. Он не жалел себя, как вообще не жалел своего "я" в других
воплощениях и жизнях; правда, о тех не сохранялось воспоминаний, а здесь они
были и жили, однако нигде не болело и не жгло.
Он писал длинный роман о задушевных призраках, беседах со старым
Мастером и всегда держал рукопись при себе, забирал ее с коллатерали на
коллатераль. И Мастер, давно покойный писатель в парике, всегда бывал мудрым
и благодарным собеседником, но и себе Шунт, исписывая страницы, казался
ничуть не хуже.
Он и сам позволял себе снисходительные шутки, подобающие мэтру, - как
будто барин-импотент пощипывает горничную. Он якобы мечтал быть похороненным
в Вырице - ах! снова Вырица, опять экривэн... хотя экривэн похоронен в
Швейцарии, но в том-то и шутка...

5

Выходя на охоту, Шунт и сам не знал заранее, на кого поднимает ружье -
на строчку ли, на человека. Иногда позволяя себе философствовать, он
припоминал слова о том, что все люди являются строчками в Божьей книге.