"Алексей Смирнов. Мор (повесть)" - читать интересную книгу автора

И парик разрастался.
Слотченко не было, но Шунт оставался парикмахером, и дома, в запертом
на ключ отцовском столе, у него хранилась странная лысоватая шапочка с
разноцветными прядями, локонами и кудрями, как будто пораженная сифилисом,
когда волосы выпадают целыми гнездами.
Шунт наклеивал локоны особым стойким клеем и внимательно следил, чтобы
в волосах не завелись черви или насекомые; такое было возможно, ибо
временами - разделывая, к примеру, Быканова, - ему приходилось стричь с
мясом, а мясо - отменная питательная среда.
Давным-давно, еще ребенком Свиридом, он ненароком прищемил котенку
хвост и отхватил самый кончик. Котенка было ужасно жаль, и Свирид спрятал
клочок в кошелечек, на вечную память. Спустя много лет, испытывая прилив
сентиментальности, он расстегнул кошелечек и отпрянул, ибо изнутри поднялся,
извиваясь, огромный полосатый червь.
Шунт научился пользоваться ножницами не только в родной парикмахерской,
но в и других местах; он постоянно носил их с собой.
Бывало, он дружески приобнимал за рюмкой водки каких-нибудь
полутоварищей - например, писателей Мутьяненко и Плечевого; те, горя
нетерпением, слушали тост и не замечали происходящего на затылке.
На многих коллатералях у него оставались семьи той или иной
численности; он был жаден до женщин, но и тут предпочитал налаживать
оптимальные условия. Выбирал незнакомку и следовал за нею, щурясь на
многочисленные трассы, где шла такая же, иногда - не совсем: с кавалером, с
собачкой, с коляской, с сигаретой. Наконец, Шунт совершал переход и обычно
не ошибался, его расчет оказывался наилучшим. История заканчивалась либо
интрижкой, либо браком; случалось, что семьи следовали за ним на новые
коллатерали, но часто бывало и так, что он вновь оказывался холост.
Острота, которую он не терпел ни в жизни, ни в книгах, требовала выхода
и рвалась наружу, и так из Шунта вылепливался маньяк, гроза городских парков
и лесополос. Он действовал ножницами, не брезгуя никем; в милицейских и
полицейских папках накапливались ужасные фотографии: изуродованные,
насаженные на ножницы дети; старики и старухи с перерезанными сухожилиями,
которых смерть застигала, когда они беспомощно ползли по тропе к свету;
выпотрошенные женщины и мужчины с отрезанными гениталиями; все это явно
подвергалось глумлению и частичному пожиранию; вокруг трупов обнаруживались
многочисленные следы, всегда одни и те же: по ним выходило, что оборотень
отплясывал танец и, вероятно, торжествующе выл. Объективно грубая, но
субъективно изощренная процедура.
Истинной бедой Шунта была его богатая фантазия. В детские годы он был
отчаянно напуган вещами, которые еще только могут случиться, - напуган до
того, что ему становилось легче, когда они осуществлялись на деле, хотя это
могло показаться слишком странным и запутанным: он же бежал! он все время
бежал от ужаса, желая ужаса и распространяя его. Он мог бы довериться
бумаге, но этого было мало, это было понарошку. Шунт был не тем писателем,
который в состоянии создавать полноценные миры. Он, разумеется, прославился
бы как один из мрачнейших авторов современности, и приходилось учитывать,
что этого не приветствовали ни на одной коллатерали. И уж тем более в нем не
было бунтарства для потрясения умов, которые щелкают и перекатываются
разноцветными горошинами в бараньих черепах.
Сбросив излишек страшного, Шунт делал шаг и оказывался не у дел, между