"Игорь Смирнов. Бухенвальдский набат" - читать интересную книгу автора

помыться, вычистить одежду не могу. Кто-то подхватывает под руки, помогает
дойти до умывальника, моет грязные колодки.
...Сегодня у меня страшный день. Даже не думал. что будет так тяжело.
Джон не вышел на работу. До перерыва я работал с каким-то другим
заключенным, а потом узнал, что этой ночью Джон умер.
Не помню, как закончился рабочий день, не помню, как доплелся до
лагеря, как простоял поверку. Еще до отбоя лег на свои нары и не вставал.
Кто-то подходил, смотрел на меня долго, но видя, что мне плохо, оставил в
покое.
Лежу... Слез нет... Только давит тоска. И что, казалось бы, для меня
этот Джон? Я даже фамилии его не знаю. Джон и Джон. Не знаю, откуда он
родом, что с ним произошло. Ничего не знаю. Вижу только его глаза в глубоких
впадинах, светло-карие, добрые, мягкие, удивленные, какие-то по-детски
беззащитные. Они подбадривали меня своим мягким светом и просили у меня
поддержки. "Как же так, - думаю, жил человек среди многих тысяч подобных,
работал, ел, а теперь от него осталось только имя, да и то в моей лишь
памяти. Джон... Мой тезка, тоже Иван. Сегодня его номер уже вычеркнут из
картотеки, и останки, вероятно, уже сгорели в печи крематория и рассеялись
над горой Эттерсберг. И даже я почти ничего не смогу рассказать об этом
человеке, и никогда его американские друзья или родные ничего не узнают о
нем. Был Джон - славный, милый человек, (так, наверное, думают о нем
друзья), уехал во время войны в Норвегию, говорят, был арестован и пропал.
Сгинул человек! А сколько таких безвестных, приходящих с огромными партиями,
погибает!"
Ах, как мне сегодня плохо! Одиноко! Тоскливо! Хочетря кричать от тоски
и ярости... Я теряю самообладание. Начинаю думать о том, о чем запрещаю себе
думать: о жене, о сыновьях. Знаю, лучше гнать от себя эти мысли, потому что
от них теряешь последние силы. Но сегодня не могу их прогнать.
Вера и мальчишки остались в Пушкине под Ленинградом.
Как нам было хорошо там всем вместе! Мы радовались, что окончилась наша
кочевая жизнь. Я - преподаватель на артиллерийских курсах командного
состава, старший сын кончает десятилетку, младший - тоже подрастает, и Вере
теперь легче, У нас хорошая, удобная квартира... Это после бесчисленных
комнат, которые мы снимали в разных концах страны, после бесконечных
переездов с места на место с детьми, чемоданами, узлами, посудой и прочим
домашним скарбом.
Все оборвалось...
Сообщение о нападении гитлеровской армии я получил где-то в дороге -
был в служебной командировке. И сразу домой. На вокзале встретил старший
сын:
- Папа, тебя ожидают в штабе. Есть телеграмма, сегодня же выезжать на
фронт.
А часа через два я уже прощался со своими...
Где они теперь? Неужели остались в Пушкине и теперь живут под немцами?
Этого не может быть! У них было время, чтобы уехать. Они могли уехать ко мне
на родину в Костромскую область. Там мать с невесткой-вдовицей. Они приютят,
конечно. А может быть, они уехали в Иркутск? Ведь Вера из Иркутска. И мать
ее тоже жива.
И вдруг при воспоминании об Иркутске, о Вериной матери мне показалось,
словно солнечный зайчик мелькнул где-то в полумраке унылых нар.