"Игорь Смирнов. Бухенвальдский набат" - читать интересную книгу автора

с рыжими висячими усами.
Солдат даже штык не обтер от крови. Он выпрямился и, не взглянув на
меня, метнул вперед себя гранату и почему-то не побежал, а запрыгал туда,
где только что взорвалась его граната. А я побежал вслед за ним.
Но тут перед глазами закружился светящийся шарик. Пламя, грохот. Удар.
Это осколок гранаты впивается мне в живот. Но я еще бегу. Второй удар. по
левой ноге, повыше колена. Как будто ушиб камнем. Но я успеваю подумать:
"Это - пуля!" Нога тяжелеет, подгибается, в ней огневая боль, но все-таки
бегу, в кого-то стреляю. И вот тогда сильнейший удар где-то повыше
лопаток... И я падаю...
И вокруг становится тихо-тихо.
А когда открываю глаза, почему-то светит солнце. Почему солнце? Ведь
только что была ночь и грохот боя... И почему солнце такое равнодушное и
холодное, как луна? Я привык видеть солнце теплым и ласковым. И почему мне
так трудно повернуть голову? Туго стянутый шинелью и ремнями, я мерзну, но
не могу не только встать, не могу пошевельнуться. Ноги налиты свинцом, руки
не двигаются. Я могу только сжаться в комок, подобраться и так лежать,
сохраняя остатки тепла. Полусон, полуявь... У моего глаза колышутся сухие
травинки... По одной из них деловито поднимается вверх муравей. Вот он
перебрался мне на голову, ползет по щеке, щекочет. Пусть ползет, у меня нет
сил смахнуть его. Солнце начинает припекать. Глаза закрываются, и все
пропадает. Потом снова глаз видит в траве какой-то предмет. Он чуть
поблескивает синевой. Долго не могу понять, что это за предмет, потом
догадываюсь - револьвер. Чей он? Мой? И почему он валяется в траве? И снова
не могу понять, что же произошло и почему я лежу здесь.
Окончательно меня вывели из полусна приглушенный травой стук колес и
грубые мужские голоса: "Офицьер! Офицьер!" Надо мной нагнулись пожилые
небритые лица, потом чьи-то руки подхватили и положили на повозку. Где-то в
сознании мелькнуло страшное: "Плен!"-и снова стало темно и тихо...
Теперь в непогоду у меня ноет, скулит левая нога, и тяжелая боль
опоясывает плечи... Вот почему сегодня я оставлен на блоке.
Утром блоковый Вальтер сказал:
- Иван, сегодня ты не сможешь даже бинты перематывать. Останешься на
блоке. Будем надеяться, что эсэсовцы не дознаются...
У меня не было сил возражать. Я забрался, в самую дальнюю клетку в
спальне, накинул на себя два одеяла. Лежу, стуча зубами от озноба, и смотрю
в потолок. Этот потолок - доски третьего яруса... Я лежу, и мне кажется,
нары надо мной покачиваются, в голове стук колес, и сам я еду в поезде...
Да, да, я еду на фронт, лежу на полке и думаю. Я думаю: "Большинство
людей и сейчас не знает, что такое фронт. Вот ведь совсем недавно на
первомайском параде в Ленинграде я слышал любопытный разговор. В тот день
(кажется, в первый раз за всю жизнь) я был не участником, а только зрителем
и стоял в толпе. Молодые люди громко восхищались стройностью проходящих
пеших колонн. А когда на галопе пошла конная артиллерия, их восторгу не было
предела. Стук окованных железом орудийных колес, цокот конских подков,
выбивающих искры, лязг железных цепей, бренчанье конского снаряжения - все
эти звуки слились в один праздничный ритмичный звон, затопивший всю площадь.
Для меня все это было давно знакомо и привычно, и я больше наблюдал за
своими соседями. А они неистовствовали, кричали, махали руками, бросали
вверх кепки, подпрыгивали, и, обращая друг к другу восторженные лица,