"Александр Смольяков. Тот самый ГИТИС " - читать интересную книгу автора

членами партии.
- То есть вы это и на парторганизацию распр о странили...
- Великолепно распространили! Мы сидели на кухне, во главе стола -
Мокульский. Он говорил: "Нет! Эклектики я не люблю! Либо пьем водку, либо
вино!" В Институте искусствознания членами партбюро были Рудницкий,
Анастасьев, киновед Фрейлих, специалист по архитектуре Швыдковский, мы с
Нейкой. Саша, вам не дадут это напечатать в книге... И после партбюро мы шли
в ресторан. Или в "Берлин", который близко от Кузнецкого моста, или в
какой-то еще, причем у Анастасьева были крепкие связи с вахтерами этих самых
ресторанов. Он подходил и говорил: "Здравствуйте!" "Здравствуйте, Аркадий
Николаевич!" - говорил ему вахтер. Нас пускали, и дальше мы ели какой-то
бульон из бычьих хвостов, и опять-таки разговор шел об искусстве, о театре.
Такова была так называемая комсомольская, партийная жизнь... Жизнь была
увлекательнейшей, Саша, поверьте! И совершенно не такой, как описана во
многих книгах. Могу привести другой пример. Действительно, Борю Кагарлицкого
исключили из института и из партии. Отовсюду. И встал вопрос: как быть с
папой? Вот истина, клянусь вам жизнью и смертью своего отца, что я вам
говорю истинную правду. Меня вызвал ректор - тогда был такой Рапохин - и
сказал: "Вы должны уволить Кагарлицкого". Я говорю: "Если вы считаете, что
его надо уволить, делайте это сами. Я этого делать не буду". И ушла.
Позвонила Юлию Иосифовичу и говорю: "Юлий Иосифович, существует закон, что
если объявлен конкурс и человек не является, то выборы не могут состояться.
Пусть они объявляют конкурс на любое число, но накануне берите бюллетень,
пожалуйста, я вас прошу". Так и сделали. Один раз. Второй раз. Третий раз.
Уже полтора года проходит, а он работает. Правда, не читает лекции, но
редактирует и пишет учебники. А выборы переносятся, потому что у него
бюллетень. Но... тут-то я еду в командировку в Англию, и без меня снова
объявляется конкурс. Я не знаю, кто и как, но решают, что авось пройдет
дело. Авось перевыберут. А дело не проходит. И не перевыбирают. Потому что
единственный ход, продиктованный той идиотской ситуацией, был: откладывать,
откладывать, откладывать до бесконечности. Это был очень сложный момент, ибо
жизнь ГИТИСа, как жизнь любого организма, как жизнь любого человека, полна
противоречий.
В 1959 году я пришла уже в другой ГИТИС. Я его не знала совершенно. И
никогда до этого не читала ни одной лекции у заочников. Мне сказали: "Ведите
семинар по критике у заочников". - "Да? А кто это?" - "Ну, увидите,
познакомитесь..." Оказалось, что это немолодые, как правило, люди,
работающие, о жизни знающие, может, даже и побольше, чем студенты-очники.
Вот передо мной сидела публика, которая засыпала на занятиях, потому что
занятия были в восемь-девять вечера, а они работали с утра. Им хотелось
спать. Но они приходили. Они занимались. Они писали. Некоторые, как Лена
Любимова, защитили диссертацию. Теперь иногда происходят комические
ситуации. Прихожу в прошлом году в Большой театр на "Кольцо Нибелунга".
Прихожу и жду Гительмана, который член жюри "Золотой маски", и обещал
достать билет, поэтому подхожу со служебного входа. Гительмана нет. Билета
нет. Стою. Жду. И вдруг по лестнице бежит седовласый абсолютно мне
незнакомый человек, который говорит: "Здравствуйте! Как же мы давно не
виделись! Как вы живете? Расскажите!" Я говорю: "Да вы расскажите тоже!" Я
понимаю, что это кто-то из той вот группы студентов, которые в 59-м году
пришли, так сказать, со служебных мест. Кто он в Большом театре, не знаю.