"Александр Смольяков. Тот самый ГИТИС " - читать интересную книгу автора

горящими глазами, иссиня-черные волосы. Роскошная девочка Нея Зоркая,
которой я обязана своим гитисовским существованием. Зоя Богуславская -
натуральная блондинка. Тогда блондинка была вообще редкость. Это сейчас все
седые и деваться некуда... И было на ней какое-то шифоновое платье!.. Мы
забыли все, забыли самого Сталина, но помним это шифоновое платье, которое
было для нас пределом мечтаний. Мы получали стипендию, шли в кафе и ели
пирожные. Первые коммерческие пирожные. Курили длинные черные сигареты
"Фемина". Предавались "пороку". У нас появилась одна кожаная сумка на всех.
Мы передавали друг другу эту сумку, когда ходили на свидания. Постепенно
налаживалась жизнь. Возвращались наши мужчины. Мы учились без мужчин вообще.
Появился Андрей Гончаров. Боже, что это было! Красавец с фронта. Кавалерист
с саблей, с лошадью. С шумом, с блеском, с ранениями! С фронтовым театром,
уже созданным! С тем, что он еще студент, но уже педагог. Мы увидели
мужчину-красавца. Он ходил к нам на каток Динамо. Я тайно поглядывала из
окна, как он идет. Мои окна на Петровке, в той коммуналке, выходили прямо на
каток Динамо. А летом там был теннисный корт. Андрей Гончаров не обратил на
нас никакого внимания. Оказался, к сожалению, однолюб. Верочка Жуковская
прошла с ним всю жизнь. Был и Саша Конников - замечательный человек,
роскошный парень, первый тогда представитель шоу-бизнеса. Он был тем, кого
мы сегодня только пытаемся воспитать. Он был как бы преддверием всех наших
продюсеров, шоу-бизнесменов, руководителей эстрады. Он умел в одну минуту
создать ансамбль. Он в одну минуту умел всех переселить в Париж, из Парижа -
сюда. Когда он входил в ресторан, то все официанты падали от восторга и
ужаса, хотя он еще ничего не говорил. Какой это был поход в "Арагви" с Сашей
Конниковым! Он кричал: "Два шашлыка и двое купат". Теперь когда я вижу эти
купаты, которые валяются во всех магазинах, белые длинные, какие-то скучные
сосиски, я думаю: "Неужели вот это вызывало тот неслыханный восторг?"
В ГИТИСе было много свободы. Это очень странно. Страшные 40-е годы.
Аресты. Только что кончилась война. Все страшно, а мы были счастливы. И мы
были свободны. Писали, о чем хотели. Я не могу сказать, что мы хотели
потрясать основы. Ничего этого мы не хотели. Теперь некоторые мои коллеги
говорят: "А я уже тогда знал. А я уже тогда хотел написать про Сталина".
Ничего они не знали. И сидели тихо. Но мы свободно писали о творчестве. О
Камерном театре. О Мейерхольде. Сегодняшние студенты слишком поздно выбирают
свою творческую любовь. Я их спрашиваю: "Какой век?" - "Я еще не знаю". - "А
какая страна тебя волнует?"
Мы уже с самого начала знали. Кто-то был западником. Я сказала:
"Островский. Малый театр. В этом моя жизнь".
Я не буду рассказывать о наших романах. Это пусть делает газета
"Московский комсомолец". Но, конечно, были романы, влюбленности, страдания.
Все было как надо. С чужими мальчиками, со своими мальчиками. Трудфронт в
деревне Дракино. Нас сразу же послали в деревню Дракино, где мы валили лес
без передышки. Нея, я, Зоя Богуславская - все мы поехали туда. Ночью
воровали картошку колхозную. Нас били. Днем снова шли работать.
Так что я умею валить лес. Подрубливать и смотреть, куда упадет
вершина... Там рождались наши первые песни гитисовские. Первые завязывались
дружбы на всю жизнь. Возвращались из этого Дракина, рыли окопы от
университета, потом получали медали за оборону Москвы. Сорок пятый год и
Победа. Мы выбежали из ГИТИСа, солнце, толпа. Миша Ульянов, Алла Парфаньяк,
наша подруга, ставшая его женой, тоже сначала учившаяся на театроведческом.