"Виктор Смирнов. Заулки (Повесть)" - читать интересную книгу автора

руку. Может быть, хотя это для Димки будет и вовсе нежданной наградой. Той,
о которой помнят до гроба. Тут же появится как из-под земли гибкий и веселый
порученец в гимнастерке и скрипучих ремнях, отдаст честь: "Пошли!"
А человек в кителе останется в своем кабинете молчаливый, задумчивый,
готовый к серьезным решениям и суровому спросу с тех, кто допустил промашки,
подвел. Димке окунется в веселую студенческую суету, а он останется один на
один с державными делами. То ли от морозца, то ли от переживаний, на глаза
Димки набегает слеза. Он стирает ее вязаной дырявой варежкой и только сейчас
замечает, что уже спустился к храму Василия Блаженного, который светится
сквозь рассеивающийся, сползающий к реке туман, словно красочный подарок. И
только сейчас осознает Димка трезво и ясно, что и на этот раз встреча не
состоялась, не отметил студента взгляд из высокого окна. Да, может, вовсе и
не сюда, на площадь, выходит то заветное окно кабинета, может, и вовсе
несбыточна мечта.
Прощай, Площадь! До следующей встречи, может быть, до завтрашнего утра.
Он, Димка, благодарен судьбе, которая дала ему возможность этих несбыточных
свиданий. Он многое передумал здесь, многое осознал. На этом высоком холме.
Ему стало яснее слияние песчинки собственной жизни со всей той землей, что
распростерлась вокруг. И все дурное в себе, все лишнее, Что он хотел бы
оторвать, да не мог, как не могут оторвать собственную кожу, он ощутил
явственно и четко. К себе он стал строже, а к другим мягче и
снисходительнее: с высоты брусчатой вершины житейские обиды и недоразумения
стали казаться мелкими, не стоящими памяти. Именно здесь, в рое воспоминаний
и мыслей, открылась ему вдруг любовь отчима к матери, та любовь, которой он
не замечал ранее и которая, оказывается, служила для него источником бед.
Отчим, как умел, следовал однажды взятому на себя обязательству сделать из
Димки человека с прочным, надежным положением, а для матери создать, наконец
жизнь без неудобств и неприятностей, а главное, без бедности и унижений, и
добивался этого отчим так рьяно, самозабвенно, что Димка, желавший лишь
участия и тепла, утерял всякую душевную связь с ним. Но Димка должен был
понимать, видеть эту любовь и, стало быть, уметь прощать, а он не хотел, был
злобен и жесток, как волчонок. Только здесь он осознал это.
И неистребимая привязанность к родному Полесью открылась тоже здесь, на
площади,- а было время, когда покинутый край начал казаться перевернутой
страницей в жизни, серым пятном. Но ничем не примечательные люди, земляки,
придавленные тяжелой каждодневной работой, вдруг, вместо того чтобы стать
еще мельче в окуляре-памяти или исчезнуть вовсе, поднялись, проявились,
высветились. И теперь они словно чего-то ждали от Димки, чего-то требовали
по праву, которого студент не мог объяснить. Они словно были где-то здесь,
поблизости, глазели на него - и своими взглядами подталкивали его на
площадь, вместе с ним надеялись на встречу.
Дверь длиннейшего, загадочного в своей немоте здания, вдоль которого
шагает, Димка, высокая, дубовая, упрятанная в арку дверь с томным мутным
стеклом, казалось бы навсегда заколоченная изнутри, вдруг неожиданно тихо,
без скрипа, открывается. От удивления Димка даже приостанавливается. Он
знает все от тех же бывалых москвичей, что когда-то, еще до революции, в
этом необъятном здании было самое большое и шумное на Руси торжище, тысячи
магазинов и прилавков с приторно вежливыми и навязчивыми приказчиками и
купцами, но в целях искоренения низменного духа коммерции вся хоромина была
отдана учреждениям, призванным наладить пайковое, внеденежное довольствие