"Валерий Смирнов. Как на Дерибасовской угол Ришельевской" - читать интересную книгу автора

и эта радость вместе с телом бежит впереди тротуара. Я Извиняюсь гонял на
своем трехколесном мустанге, как прирожденный ковбой, правда, без кольта.
Потому что из всего оружия предпочитал собственный костыль, из которого при
большом желании вылазил австрийский штык. А конструктор по вождению того
агрегата научил его подымать руку. Потому что едет себе Я Извиняюсь по
родной Пушкинской, а вдруг навстречу ему еще что-то шелестит, так надо
показать поворот. И он его таки-да показывал. Разогнавшись до скорости
паровоза имени братьев Черепановых, инвалид подымал левую руку и орал "Я
извиняюсь" так, что его было слышно на Дальних Мельницах, после чего резко
сворачивал и скоростным снарядом влетал в подъезд.
Прошли годы; когда до коммунизма оставались считанные даже без костыля
Панича шаги, Я Извиняюсь выдали инвалидный автомобиль вместо очередного
агрегата для развития верхних конечностей. Кто-то может подумать, что
автомобиль технически сложнее, чем этот самый агрегат, пусть он даже
инвалидный, не говоря уже советский. Но старый Панич так не думал. Он погнал
себе по Пушкинской, где изредка попадались другие машины, и ему совсем не
хотелось знать, что у его новейшей дрымбалки есть такая штука, которой
показывают поворот. И в самом деле, зачем Паничу эта хреновина, если он
умеет подымать руку и кричать: "Я извиняюсь"? Короче говоря, он поднял руку
и заорал уже свою кличку, но эта новая машина оказалась до того поганой, что
Панич вместо подъезда почему-то въехал в стенку. Многие это видели, но никто
не смеялся. И не потому, что над убогим смеяться грешно, а из-за того, что
Панич и на одной ноге мог сделать больше гембеля, чем сороконожка,
вооруженная учением о классовой борьбе.
Кто видел, как Я Извиняюсь заехал на стенку собственного дома, в
консервной банке под названием машина, стал медленно покрываться испариной.
Потому что у Я Извиняюсь был донельзя фронтовой характер и он мог начать
сгонять свою радость на любом прохожем в зоне действия костыля. Только один
человек бесстрашно хохотал над злым, как винный укус, инвалидом. Это был его
собственный, как уверяла мамаша Панич, сын. И вот такому смелому человеку
предстояло сделать приятный сюрприз корешу Макинтоша по кличке Говнистый.
Но одно дело озадачиться насчет очередной гадости, и совсем другое -
поработать, чтоб она произошла. На психику Говнистого давило не столько
отсутствие свежих идей, как бесплатный характер Я Извиняюсь и серьезная маза
его очень нехорошего сына. Кроме того, Макинтош честно предупредил приятеля:
если какая-то падла догадается, что сюрприз исходит от Позднякова, то
Говнистый может рассчитывать только на такую награду, которую рискует
выудить из папаши Панич. Говнистый знал кое-что о жизни художника Рембрандта
и гораздо больше за художества меньшего Панича. Но, несмотря на это, он
решил узнать еще больше. Поэтому в тот же день Говнистый деликатно грохнул
кулаком у дверь, за которой ошивалась Рая Пожарник вместе с ее закопченной
ванной.
Рая Пожарник носила теперь редкую для Одессы фамилию Шварцман и в
свободное от настоящей работы время топала по парикмахерской с расческой
между креслами. А что может заработать в парикмахерской бедный мастер
Шварцман кроме жалких чаевых и доброй жмени волос? Ну разве что одеколона на
шару напиться. Поэтому, когда мастер Шварцман снимала белый халат, она сразу
превращалась в Раю Пожарник.
Мимо других интересных достоинств она умела вести разведку не хуже, чем
Штирлиц, но в отличие от него не расслаблялась даже 23 февраля, когда этот