"Сергей Снегов. Огонь, который всегда в тебе" - читать интересную книгу автора

совру. Скажу лишь, что за всю свою жизнь я не слыхал мелодии столь
красивой и столь печальной. Не знаю, какие инструменты могли порождать
этот гармоничный плач, нечеловечески прекрасный, нечеловечески терзающий
душу плач. Он доносился отовсюду, исторгался из меня и во мне, все вокруг
пленительно рыдало. Я просто не могу подобрать другого эпитета, кроме вот
этого: "пленительный", он единственно точный, и я был пленен, я тоже
молчаливо рыдал в такт этому плачу, это была уже не мелодия Генриха, а
терзаемая душа всего мира, и она рыдала во мне, со мной, рыдала всем мною!
Чувство, захватившее меня, повторялось у каждого слушателя, все мы
как ошалелые, как бы внезапно ослепнув, уже не видели ни друг друга, ни
Генриха, и всем в себе отдавались магии тоскующих звуков.
Вдруг я очнулся. Не знаю, как удалось прорваться сквозь коварную сеть
полонящей мелодии, но я пришел в себя и увидел, что Генрих почти
бездыханен и кривые на самописцах, фиксирующих жизненные параметры, все до
единой катятся вниз.
- Доктор, он умирает! - заорал я и кинулся сдирать с Генриха зажимы.
Медик, охнув, выключил аппарат. Его ассистенты суетились вокруг
Генриха. Кто облучал его из живительных радиационных пистолетов, кто делал
инъекции, кто прикладывал к щекам и ко лбу примочки, кто из индукционных
аппаратов пронизывал нервы электрическими разрядами. Прошло минут пять,
прежде чем Генрих открыл глаза. Мы подняли его и поставили, он не
удержался на ногах. Мы опять положили его на диван, опять энергично
обстреливали, примачивали, вводили растворы, терзали электрическими
потенциалами.
- Что с тобой? Скажи, что с тобой? - спрашивал я. Он наконец
откликнулся - бессвязно, на полуслове останавливался, повторялся. Даже
после страшной аварии на Марсе, даже после отравления диковинным мхом,
когда мы с ним открыли общественное радиационное кси-поле, он не был так
ослаблен. Он объяснил, что, ожидая музыки, вспомнил Альбину и захотел
опять разобраться в тайне ее гибели, но, как и раньше, ничего достоверного
не установил, и его охватило отчаяние, что она умерла такой молодой, а он
не сумел ей помочь и даже не понимает причин ее смерти.
Рассказ Генриха прервало громкое рыдание Михаила. Композитор
скрючился на диване и заливался слезами. Я подумал было, что и ему плохо
от порожденных Генрихом мелодий, но Михаил с раздражением отмахнулся от
меня.
- Вы не понимаете! Вы не способны понять! - лепетал он. - Самый
страшный тупица - я! В мире еще не существовало человека бесталаннее меня!
Был только один гений, только один - Альберт, теперь я знаю это!
- Обстреляйте его успокаивающими лучами! - приказал я медику. - А
если ваши средства не помогут, я надаю этому болвану оплеух! - Нервы у
меня разошлись, я и в самом деле мог полезть в драку.
Михаил вскочил. Глаза его исступленно горели. Даже не верилось, что
это те сонные зенки, какими он обычно озирал мир.
- Альберт был величайшим гением, но и он ошибался! Он ошибался, я не
ошибусь! Я сотворю то, что ему не удалось!
И, продолжая что-то кричать на бегу, он ринулся вон.