"Сергей Снегов. Огонь, который всегда в тебе" - читать интересную книгу автора

опроверг. Он умоляюще поднял руки:
- Не требуй от меня слишком многого! Я еще не нашел, а ищу. Это пока
голая идея.
- Любые идеи, голые и одетые, надо доказывать. Лишь диспетчерам,
объявляющим посадку в планетолеты, верят на слово.
Мы опять с осторожностью осмотрели аппарат. Он не кусался, но и яснее
не стал. В нем таились по крайней мере две загадки: непонятно было, для
чего он, и еще темнее - как он действует. Генрих стоял на своем: в
аппарате материализовалась музыка, испепелившая беднягу Альберта. И до
самой кончины несчастный не понимал, что гибнет, вот отчего на лице его
окаменело выражение счастья, когда тело перекрутила судорога паралича.
- Я приду к тебе на помощь, - сказал я Генриху. - Я знаю, где
источник питания таинственного аппарата. Если в нем творилась музыка души
Альберта, то питался он жизненной энергией его тела. Не надо искать
подключений к внешним энергетическим станциям. Это аппарат-вампир,
высасывающий тело, чтобы усладить душу.
Генрих задумчиво смотрел на гибкие провода с зажимами на концах; от
аппарата шло пять таких проводов.
- Это можно проверить, Рой. Если я закреплю зажимы на своих руках,
ногах и на шее...
- Ты не закрепишь их, Генрих. Ты меня часто раздражаешь, это верно,
но погибнуть на моих глазах я тебе не разрешу.
- Если это будет на твоих глазах, я не погибну. И ты должен понять,
что иного способа проверки не существует.
Тут я приближаюсь к самому трудному пункту моего рассказа. Как я
осмелился поставить такой опасный эксперимент на человеке с расстроенным
здоровьем, к тому же на моем брате? Ответить на этот вопрос сейчас, после
известных событий, непросто, тем более что я хочу объяснить факты, а не
оправдываться.
В продиктованной мной большой биографии Генриха, где я подробно
рассказывал о наших совместных работах, я уже отмечал, что Генрих бывал
невыносимо упрям. Он мог кричать и упрашивать, был то мучительно молчалив,
то еще мучительней красноречив, умел находить такие неожиданные аргументы,
что парировались они лишь с трудом, если их вообще удавалось парировать.
Об этой особенности его характера часто забывают историки наших работ, но
я не мог с ней не считаться.
Но главное было все-таки не в этом. С упрямством Генриха я бы
как-нибудь справился, противопоставив ему собственное упрямство.
Была и другая причина, почему я согласился, и очень важная причина,
смею вас уверить! Вначале мы ставили опыты над собою попеременно, даже
чаще подопытным бывал я, с детства у меня здоровье крепче. Ничего хорошего
из этого не вышло. Генриху не хватало хладнокровия, чтобы руководить
рискованными опытами. Он то увлекался экспериментом и забывал обо мне, то,
пугаясь моего состояния, раньше времени обрывал опыт. В своей выдержке я
был уверен больше. Но вы вскоре убедитесь, что если в общем это правильно,
то в том конкретном случае я переоценил себя, и это едва не породило новую
трагедию.
- Согласен, но ставлю жесткие условия, - объявил я. - Первое: мы
раньше обследуем этот прибор в нашей лаборатории, и, пока не получим его
подробной схемы, никаких экспериментов не будет. Второе: если в этом