"Сергей Снегов. Язык, который ненавидит " - читать интересную книгу автора

каждое живое человеческое тело приходилось в это время всего два квадратных
метра жилплощади, - норма скорей для мертвых, чем для живых). Так вот, чтобы
я не сгинул во многочисленных норильских шанхаях, Виктор поджидал меня у
ворот УРО, где выписывались вольные документы, и в машине, взятой в гараже
комбината, торжественно привез в свою роскошную комнату.
Здесь мы в новых условиях возобновили прежние концерты. Только я
старался поменьше читать стихи, а он старался поменьше петь, заменив свой
голос голосами певцов более известных. Думаю, первым его хозяйственным
приобретением на воле был старенький патефон, привезенный из командировки с
набором иголок, которого хватило бы до следующего тысячелетия, - тот патефон
стал главным героем наших праздничных вечеров. И пластинки в командировках
Виктор покупал охотней, чем добавочный хлеб, во всяком случае на пластинки
он не скупился, а платить за рыночные буханки расщедривался редко, хотя
законного пайка по рейсовым карточкам ему всегда не хватало, он часто об
этом говорил со вздохом. В Норильске он продолжал собирательство
пластиночного вокала, я тоже увлекся коллекционированием пластинок, правда,
специализировался больше на инструментальной музыке. И мы закатывали
концерты допоздна, лишь приглушая патефонную громкость в предполуночные
часы.
На музыку к Виктору часто являлись его знакомые и друзья, я стеснялся
приглашать своих друзей в чужую квартиру. Среди его знакомых иногда
появлялся прораб Рудстроя по имени Борис, а по фамилии не то Болхов, не то
Балкин - буду для определенности называть его Балкиным. Очень занятный
человечишко был этот Балкин. Невысокий, круглощекий, с маленькими живыми
глазками, неожиданно массивным для небольшого лица носом, всегда насмешливым
выражением лица и хрипловатым смеющимся голосом. Он участвовал в нашем
разговоре только тем, что подавал иронические реплики либо что-то вышучивал.
Виктор считал его крупным строителем, утверждал, что он много видел и
пережил, и прекрасный рассказчик о пережитом. Но я долго не слыхал внятных
рассказов Балкина, пока сам, когда мы прослушали серию неаполитанских
романсов, не пустился в разглагольствования о природе любви.
- О странной болезни, именуемой любовью, известно все, за исключением
одного: что она такое? - так высокопарно начал я тот свой монолог о любви.
Любовь исследована до дна на глубину, превышающую достигнутую при проходке
шахт и бурении скважин. О любви написаны горы романов, километры стихов,
гектары прокурорских докладов и тонны следственных материалов с приложением
вагонов вещественных доказательств. И все же любовь остается величайшей
тайной человечества. Любви нельзя научиться по самым лучшим любовным книгам.
Каждому приходится хоть раз в жизни открывать ее вновь и вновь для себя, со
всем, что сопутствует великому открытию: замиранием сердца, ликованием,
страхом, поочередно сменяющимся сознанием, что ты гений, дурак, прохвост и
лучшее в мире создание. Кнут Гамсун, специализировавшийся на "страсти
нежной", как-то поставил на попа наболевший вопрос: "Что есть любовь?" И
безнадежно посоветовал: "Спросите у ветра в поле."
- Вы тоже считаете, что надо обратиться к ветру в поле, чтобы узнать,
что такое любовь? - насмешливо поинтересовался Балкин и выразительно
искривил свое подвижное лицо.
Я расценил его гримасу, как возражение, и кинулся в спор.
- Да, я не знаю, что такое любовь, как и не знаю точно пищеварения в
моем желудке. Знаю, что пищеварение идет нормально и потому я сыт или,