"Сергей Снегов. Язык, который ненавидит " - читать интересную книгу автора

существования. Разве на земляном карьере и в лаборатории одинаково? Хотите
на общие воротиться?
- Зачем вы так? - сказал он с обидой. - Неужели я не понимаю? Так вам
благодарен, что вытащили из этого ужаса!
- Вот видите - сами чувствуете разницу между своим нынешним бытием и
бытом тех, кто не выбрался с наружных работ. Но есть еще одно отличие,
нравственно гораздо более важное, чем все бытовые неодинаковости нашего
общего существования на общественном дне.
И я растолковал Азацису, что хотя мы с ним заключенные, но нас со всех
сторон окружают вольные. Это наши девушки-лаборантки - они привезены из
сибирских таежных сел, и им заранее обещали, что они увидят в Норильске
северную столицу, не уступающую по культуре и устройству быта лучшим городам
страны. И еще им пообещали, уже в Норильске, что они будут работать хотя и с
заключенными, злыми врагами нашего трудового народа, но зато с настоящими
специалистами, крупными в целой стране знатоками своего дела. И что это
счастье для них - попасть под начальство таких нехороших, но ценных людей,
учиться у них, перенимать их знания и умения. И результат: явившись в
лабораторию, в другие учреждения, заполненные заключенными, они готовы
выполнить любое наше указание, слушают нас, раскрыв рты. Да и не только они,
девчонки и парни из лесных деревень! Наши руководители из коренных вольных
тоже ведь понимают, что им выпала редкая удача - общаться со специалистами
из столичных городов, и надо, пока те в их подчинении, перенять все, чего
они в своей специальности достигли, а также общую их культуру. Начальник
нашей центральной химической лаборатории Ефим Григорьевич Мышалов как-то
сказал нам - мне, химикам Алексеевскому, Винеру, Заостровской: "Друзья, мне
стыдно, что я на воле, а такие, как вы, в заключении". Вот что за люди нас
окружают, Азацис! Неприлично появляться перед ними грязным, завшивленным,
скверно пахнущим. Мы обязаны держать себя в чистоте, даже если придется
пожертвовать какой-то частью своей продовольственной пайки. Я заплатил за
кусок туалетного мыла и флакончик одеколона премиальной банкой американской
тушенки и полпачкой махорки. Почему бы и вам не сделать этого?
И я закончил строгим наставлением:
- Завшивленных и провонявших я в лаборатории не потерплю. Учтите это в
дальнейшем, Азацис. Претензий на вас в этом смысле не должно ко мне
поступать.
Азацис принял к исполнению все мои требования. Но, к сожалению, пошел
дальше их - и это привело его к окончательному падению. Он отделался от
паразитов, и хотя одеколона не завел, но разжился настоящим мылом, вместо
той зеленой полужижи, полутеста, которую нам тогда выдавали в бане. Зато,
усердно улучшая свою внешность, он стал присматриваться к внешности наших
лаборантов. Мужчины, слесари и прибористы, его не интересовали - все
по-мужски всклокоченные, мятые, часто рваные, далеко не всегда чистые
заключенных все же насильно водили в баню раз в неделю, а наши вольные парни
ограничивались собственными потребностями в чистоте, а потребности не у всех
были настоятельны и одинаковы. Зато на вольных девушек Азацис "положил глаз"
и обнаружил, что нарядами ни одна не блистает, но у стенного зеркала каждая
выстаивает по десятку раз в смену: изучает свои гримасы и мины, то
приглаживает, то распатлывает волосы, высматривает непорядок на щеках, а те,
что постарше, красят себе губы красными химическими карандашами - с начала
войны, по слухам, даже на материке исчезла губная помада, а о заполярном