"Сергей Снегов. Акционерная компания "Жизнь до востребования" ("Люди и призраки" #1)" - читать интересную книгу автора

женой, Гаррис! Вы стоите друг друга.
Я все же не влепил ему пощечины, в церкви было неудобно. Зато я
улыбнулся ему. Он отскочил, как ужаленный. У него слабые нервы, он не снес
моей улыбки. Потом был ужин в банкетном зале отеля, где мне отныне
предстояло жить. Еще никогда я так вкусно не ел и не пил. Мой желудок потом
неделю мстительно напоминал об этом ужине. А когда мы остались одни с
Дороти, она села мне на колени и проворковала:
- Мой дорогой Генри, я так мечтала об этой минуте! Я так мечтала!
Почему-то я ждал именно такой фразы. Я твердо знал, что даже отдаленно
похожего в моей жизни не было. Но меня томило ощущение, что происходит нечто
давно знакомое, что заново воссоздается уже пережитое. Я обнимал Дороти и
молчал. Теперь она должна спросить, люблю ли я ее и попросить, чтобы любил
крепче. Дороти положила голову мне на плечо и нежно прошептала:
- Генри, вы любите меня? Я хочу, чтобы вы еще крепче любили меня,
Генри!
Лишь тяжким усилием воли я не дал себе вздрогнуть. В мою жизнь
ворвалось нечто зловещее. Я стал игрушкой в руках враждебных сил.

4

Если определить одним словом мое состояние после женитьбы, то слово
такое найдется легко: ошеломление. Я только добавил бы: непрерывное,
непрестанное, нести-хающее, неуменьшающееся... Можно воспользоваться и
формулой из патента фирмы "Голова всмятку": невозможное о невозможном. Я
обитал в непредставимом мире, вращался среди загадок. Куда ни падал мой
взгляд, что я ни ловил ухом, все представлялось непостижимым. И самой
непостижимой загадкой был успех моего романа!
Вначале я тешил себя иллюзией, что Чарльстон - дурак, что акционеры
фирмы - дегенераты, что Беллингворс - подонок и что восторженные читатели -
ослы. Но уже и в те недели ошеломления я смутно осознавал, что тайна гораздо
глубже и грозней. Я это понял окончательно, когда читал статью знаменитого
критика Мака О'Нелли. Мак отмечал легкость моего письма, занимательность
сюжета, искусство драматических событий. "Все это не так уже существенно, -
утверждал он. - Талантливых писателей немало и помимо Гарриса. Сила Гарриса
в проникновенной реальности. Каждое слово его романа дышит глубокой
правдой". Я подскочил, читая эти невероятные строки. Мак О'Нелли считался
знатоком. Но я писал памфлет, а он прочел оду. Я издевался, он увидел
восхваление. Я издавал на бумаге постыдные звуки, он услышал торжественный
марш. Он воспринял мое произведение, как Чарльстон с акционерами, как
Дороти, как Беллингворс, как миллионы читателей. Кто же ошибается? Может
быть, они все правы, а неправ я? Но тогда мы живем в разных мирах!
Помню, что мысль о каких-то разных мирах, перемешанных между собой,
явилась мне именно при чтении статьи Мака О'Нелли. Я подозревать не мог
тогда, какие последствия породит эта идея. Вначале она свелась к кичливому
успокоению: "Вы - в низменности, а я - на вершинах!" Я готов был допустить,
что читатели, барахтающиеся в каждодневности мелочного бытия, и не слышали о
высоких сферах, созданных прекрасными книгами. Я книжник, они далеки от
искусства!
Возможно, надо было скандально обругать Чарльстона, вышвырнув его чеки.
На это у меня не стало решимости. Джон трогательно заботился обо мне. Он