"Сергей Снегов. Акционерная компания "Жизнь до востребования" ("Люди и призраки" #1)" - читать интересную книгу автора

безумием, и отказался лечить, чтобы лечение не повредило таланту. По-моему,
начало с концом как-то не вяжется.
- Вы уловили суть! - восторженно объявил издатель журнала "Голова
всмятку" - Просто удивительно, как быстро вы раскусили Бобермана. Он
выдающийся ученый, вы меня понимаете. Его сила в том, что он всегда отрицает
то, что утверждает. Сколько раз он излечивал безнадежно больных одним тем,
что отказывался их лечить. Вижу, к вам он тоже применил этот эффективный
метод. Можете отныне считать себя здоровым. Игнорируйте болезнь - и дело
ваше в шляпе.
- А если болезнь не согласится игнорировать меня?
- Это второстепенно, как к вам относится болезнь. Важно лишь ваше
отношение к ней. Раз вы отказываетесь считать себя больным, значит, вы
здоровы, вы меня понимаете?
Перси вынимал одну книгу за другой, перелистывал, ставил снова на
место. Хорошенький подросток лет тринадцати, он был одет в замысловатый
костюм - какая-то смесь из одеяний испанского идальго и американского
ковбоя. Впрочем, наряд шел к нему. Мне нравилось, как он берет книги в
руки - увлеченно и опасливо, книга казалась ему как бы восхитительным, но
ненадежным зверьком, от такого ожидаешь и радости и худа. Он изредка
поворачивал к нам умное лицо - полное, румяное, немного наивное, но с
проницательными глазами. Я решил про себя, что из мальчишки выйдет толк.
Парни этого сорта становятся профессорами и агрономами. На них, если
хорошенько взнуздать, можно скакать, не опасаясь свалиться на обочину.
- Перси страшно любит книги, - сказал Чарльстон, понизив голос, чтобы
внук не услыхал. - Он так жадно глотает их, что каждая основательно
уменьшается в объеме, когда он возвращает ее на полку. И он любит их
перечитывать. После трех-четырех перечитываний от книг остается один
переплет. Переплетами он не интересуется.
- Вы ему давали мой роман, Джон?
Чарльстон смущается не часто, а когда выпадает такой случай, весь
багровеет. Мой вопрос вызвал прилив крови к его лицу. Он закашлялся, вытер
толстые губы платком, шумно дышал.
- Видите ли, Генри. Вы, конечно, гений, вы меня понимаете? Ваш роман -
концентрированное выражение, абсолютное воплощение... В общем, шедевр. Вы
сегодня у всех на языке, Генри. Осмелюсь надеяться, я тоже сыграл некоторую
роль в создании вам популярности... Нет, Генри, я не давал вашей книги
Перси. И, скажу по чести, не дам!
Я так удивился, что даже не обиделся.
- Посмотрите на него, Генри, - жарко шептал издатель. - Что он знает?
Что умеет? Что видел? Подумайте, как узок его мирок, как скудны чувства. Он
весь в своем окружении, в идиллическом островочке спокойствия среди
бушующего моря. Имею ли я право бросать его в бурные волны нереальности, в
ту трагическую фантасмагорию?.. Нет, я не дал ему вашего замечательного
романа!
- Вы сказали - бурные волны нереальности?
Он поспешно поправился, но не скажу, чтобы удачно - сложность некоторых
понятий превосходила возможности обыденного языка.
- Вы меня не поняли, Гаррис. Я не отрицаю реальности нереального, у
меня и мысли не было о таком абсурде. Наоборот, я всегда считал, что
единственно реально захватывающее... в общем, вы меня понимаете, единственно