"Сергей Снегов. Акционерная компания "Жизнь до востребования" ("Люди и призраки" #1)" - читать интересную книгу автора

всматривалась - она сразу почувствовала, что приключилось что-то скверное. Я
сказал сколько мог веселей:
- Ничего особенного, дорогая. Удирал на такси от бандитов.
Ее глаза, и без того не маленькие, стали огромными.
- Бандиты? Какие бандиты, милый?
- Обыкновенные. Верней, не совсем обыкновенные. Но достаточно скверные.
Я бы сказал даже - гнусные.
Она потребовала объяснений. Я дать их не мог. Зато не поскупился на
вымысел, он был в данном деле правдоподобней правды: я воспользовался
забавной теорией полусумасшедшего исцелителя от сумасшествия Боберман-Пинча.
Бандиты выскочили из темного переулка, когда я шел по окраинной улице. Как
очутился на окраине? Обдумывал новый роман и незаметно дошагал до пригорода.
Бандиты орали: "Стой! Стой!", я, естественно, побежал. Они, кажется,
стреляли, но так звенело в ушах от бега, что не уверен, были ли то выстрелы
или почудилось.
- Милый, - сказала она, бледнея от страха: бледность очень шла к ней, -
ведь они могли убить тебя пулей. Ты же сам писал о золотых пулях Красавчика
Джексона.
- Еще бы! Пистолеты обычно заряжаются пулями, ты права.
- И я бы осталась вдовой! - Она зарыдала от жалости к себе.
Рыдающей я Дороти еще не видел, но слезы тоже не безобразили ее. Я
успокоил Дороти. При выстрелах попадают не все пули, а только одна из
десяти, так писали до меня, так и я пишу. Они не успели выстрелить десять
раз. Пуля, которая должна была сразить меня, осталась в стволе.
Она была проницательней, чем я думал.
- Гангстеры промахиваются в книгах, Генри, в жизни они часто убивают с
первого выстрела.
Она опять залилась слезами, и опять я утешал ее словами и ласками.
Потом она прилегла на диван и заснула. Я придвинул кресло к дивану, смотрел
на нее, размышлял о ней.
Дороти была красива, это не вызывало сомнения. Красота ее поразила меня
при первом знакомстве, с того часа она меньше не стала. Дороти лежала,
сжавшись в комочек, положив одну руку под щеку, другую сбросив вниз. Даже
эта неуклюжая поза не портила ее. Лицо освещала лампа под оранжевым
абажуром. Временами Дороти шевелилась, тогда лицо как бы двигалось и меняло
выражение: тонкое, нежное, немного наивное, немного глуповатое, но так
по-особому, по-хорошему глуповатое, что становилось от этого еще красивей.
Нет, ни на Медею, ни на Маргариту, ни на Офелию, ни даже на Сольвейг,
которых я сегодня так близко лицезрел, Дороти не походила, она была красивей
тех знаменитых дам, да к тому же не заемной, а своей, неповторимой красотой.
И я почувствовал нежность к жене, такой прекрасной и так горячо не
пожелавшей быть вдовой.
И тут меня пронзил холод. Я сказал - "своя, неповторимая, особая". Нет,
а что в Дороти своего, в чем неповторимость, где особость? Я наклонился к
дивану, Дороти сквозь сон почувствовала мое приближение, нежно улыбнулась. Я
с трудом удержался от того, чтобы, вскочив, уйти. Я понял страшную истину: в
Дороти не было ничего своего. Она была составная. Я снова наклонился, снова
всматривался, снова искал... сам не знаю чего! И открывал черты, признаки,
особенности, свойства, характерности, заимствованные, украденные, уведенные,
срисованные, но - чужие. Вот этот изгиб бровей - он же от знаменитой