"Андрей Соболь. Рассказ о голубом покое " - читать интересную книгу автора

этих противных, тоже тёмных и подозрительных княгинь, перед которыми на
задних лапках ходят все мужчины. Да, да, все, даже цюрихские почтенные члены
Бундесрата, демократической фракции, которым, казалось бы,- да, да! - не
подобало приходить в умиление от княжеского герба.
И очередной, всегда безмятежный вечерний бридж двух американских пар,
протекающий ровно, как послеобеденный сытный сон, кончился бурно: мистер
Ортон сделал замечание мистрис Тоблинг о несуразном поведении её королей, и
мистер Тоблинг сказал мистеру Ортону, что в штате Кентукки мужчины,
по-видимому, разучились быть вежливыми с дамами, в ответ на что мистер Ортон
изволил заметить о всем известной грубости и невоспитанности жителей
небезызвестного города Чикаго.
И веером разлетелись карты, и застучал чикагский довольно внушительный
кулак по столу - неслыханная вещь, потрясающее событие в салоне пансиона
"Конкордия",- и неподалёку сидевшая над своим рукоделием фрау доктор Алиса
Пресслер вскрикнула: "Ах" - и в ужасе прикрыла глаза бисерным недоконченным
изречением "Morgenstunde hat Gold im"...
И фрейлейн Бетти Килленберг в возмущении захлопнула томик рассказов
барона Омптеда, и вслед за ней фрейлейн Альма Брунн нервно свернула
трубочкой "Die Wосhе". И обе тотчас же поднялись со своих мест, и обе
прямые, как жезл немецкого шуцмана, и рослые, как деревья с Untеr den
Linden, молча, но категорически протестуя всем: спинами без малейшего
извива, плечами, приподнятыми в уровень подбородка,- медленно поплыли к
выходу, словно сошли со своих цоколей те мертво-каменные королевы с
Sieges-Аllее, что на рассвете жутко вычерчиваются из белёсого берлинского
тумана.
И даже в шведском уголке, в тесном дружеском уголке северян, в этот
вечер сдвинулись кое-какие точки с насиженных мест: Эйнар Нильсен сухо
отверг сигару своего друга по путешествию и компаньона по торговой фирме
Кнута Сильвана, а Сельма Екбом шепнула своему мужу, что раздражает её
напускная восторженность Сильвана, и что не к лицу торговцу вязаными
кальсонами писать поэмы о прелестях Неаполитанского залива и о любви под
итальянским солнцем.
И хроменький Екбом, ботаник, под тремя фуфайками прячущий одно (и то
уже продырявленное) лёгкое и сердце, влюблённое во всё живое, от пестика
горицвета до туфельки Сельмы Екбом, человечек с головкой, похожей на
опрокинутую морковь, но где о морковном хвостике, а, быть может, даже о
крысином хвостике, тотчас же заставляли забывать чудесные голубые глаза,
слегка будто напуганные, слегка навыкате, но лучистые, незабываемые,- и
хроменький Екбом послушно встал, покорно не дослушал поэму Сильвана,
вполголоса читаемую, и, как наказанный ребёнок, волочащий за собой на
верёвочке трупик сломанной куклы, потащил вывернутую ножку за туфельками
Сельмы Екбом.
И крикнул тогда Кнут Сильван Микеле, чтоб сию минуту подали ему бутылку
вермута, и в пространство, так, будто задумчиво про себя, сказал Эйнар
Нильсен о своей любви к деятелям науки, в частности к ботаникам, и о своей
готовности размозжить голову любому шалопаю в случае малейшего
посягательства на покой и семейное благополучие маленького, хромого, но
великого и святого человека.
И тоже, как бы в пространство, захохотал Кнут Сильван двумя-тремя
ниспадающими каскадами, но тотчас умолк и перенёс свой вермут на другой