"Андрей Соболь. Рассказ о голубом покое " - читать интересную книгу автора

перекрученные шпагатом,
И тут Лауридс Рист, опустошивший за сегодняшний день весь свой запас
кепстона, остановил Пипо в его центростремительном порыве к кухне - к
центру, к сочувствующим домочадцам - и ручищей, внушительной, как лопата
землекопа, огрел Пипо по плечу:
- Стоп, раdrе Пипо. Сколько лет вы меня знаете?
Под шпагатом, неукоснительным, затяжным, Пипо мог только прохрипеть:
- Пятнадцать.
- За эти пятнадцать лет хоть раз я подвёл вас?
Мешок сплюснулся и выжал из себя:
- Нет. Никогда.
- Раdrе, нужны меры. Раdrе, слушайте меня: нужны меры во что бы то ни
стало. Нужны меры какие бы то ни было. Вы хотите, чтоб ваша прекрасная, ваша
голубая, ваша изумительная "Конкордия" стала необитаемой, как Помпея под
лавой? Хотите, чтоб по всей Англии, Америке, Германии, по всему миру
разнёсся слух, что Пипо Розетти гнусный обманщик, что Пипо Розетти не умеет,
не может угодить форестьерам, что Пипо Розетти наплевать на всех
иностранцев, что у Пипо Розетти кругленькая сумма в Banco Rоmа, а потому
ему...
- Нет! - со свистом, с клёкотом, с возмущением, с негодованием
вырвалось из мешка.
И крепкая рука Лауридса Риста втащила остатки Пипо в его комнату,
увешанную многочисленными Папами, принцессами царствующего дома,
объявлениями Ллойд-Триестино, и коротко и ясно изложил Лауридс Рист
задыхающемуся Пипо свои проекты.
С молчаливого благословения всех пап за последние 250 лет, под винтами
трёхтрубных пароходов Ллойда в десять минут совместными усилиями была
полностью разработана вся дислокация.
И плацдарм - пансион "Конкордия" - приготовился к бою: голубые стены
напрягли мышцы, Лауридс Рист, хотя дымил уже не кепстоном, а какой-то
итальянской правительственной табачной дрянью, бодро глядел вперёд, как
бодро по ветру, но назло всем сирокко, развевалась его неуёмная борода; в
салоне немец-лакей, флегматичный баварец в ярко-зелёных носках, с рыжеватой
прямо начёсанной чёлкой, похожей на соломенную застреху, и Мадлена сдвигали
столы, расставляли стулья, Пипо Розетти понемногу ослаблял путы и узлы
шпагата, и фельдъегерем нёсся Микеле в Сорренто.
К ужину прибыли музыканты. Слепой, в дымчатых очках, изрытый оспой
певец запел про Санта Лючию, сослепу поворачивался не туда, куда надо, но
изгибался после каждого куплета и млел на кадансах и парил на носках,
опрокидывая голову, закатывая тёмные вместо глаз провалы. И скрипки изнывали
в истоме, и переливчато замирала мандолина.
Ко второй песне сошла вниз княгиня, сёстры Гресвик как будто забыли о
счёте, Лора Гресвик даже сказала под сурдинку "браво", Сильвия Гресвик в
подтверждение качнула головкой. Но, не дослушав "Mare chiaro", княгиня
изволила отбыть в свою комнату, за ней потянулись остальные. Загрохотали
стулья, слепой певец скомкал песню и в удручении стал ощупью пробираться в
уголок, фрау Берта не показывалась, только на мгновение рядом с княгиней
мелькнул птичий профиль советника-адвоката, флегматичный баварец, дремля под
своей чёлкой, тушил лишние лампы, музыканты гусиным выводком тянулись к
выходу, как надоедливых, но неотступных сожительниц, прижимали к себе