"Анатолий Пантелеевич Соболев. Рассказы о Данилке (Повесть) " - читать интересную книгу автора

пировать зачнем.
Но тут же забывает про еду и, приложив к уху ладошку трубой, внимает
песне.
А песня, чудо-песня, диво дивное, стелется над засыпающими лугами,
зовет куда-то, томит, печалит сердце, и хочется пойти за ней по затихшей,
умиротворенной земле, чувствуя босыми ногами прохладные травы, вдыхать
духмяный запах свежескошенного сена.
Песня стихает, а мальчишки долго еще сидят в просветленной грусти, в
сладостной задумчивости, еще не понимая, но чуя сердцем свою причастность
и к этой дивной песне, и к этой земле, и к этому теплому вечеру.
Картошка поспела. Ребята выхватывают ее из горячей золы, перекатывают
обжигающие картофелины с ладошки на ладошку, разламывают, обнажая
крахмальную белизну, нетерпеливо откусывают и уже во рту дуют на кусок, и
изо рта идет пар. На зубах похрустывает припеченная кожура. Дед Савостий
ест со старческой неспешностью, круто посаливая картофелину серой
зернистой солью. Мальчишки же глотают куски, как утята, и запивают
студеной водой из мятого котелка. Дед выкатывает хворостиной картофелины
из костра, говорит, как внучатам, добрея лицом:
- Ешьте, наводите тело.
Дед - личность примечательная. Каждую субботу замертво вытаскивают
его из бани. Страсть любит попариться березовым веничком. Хлещется до
потери чувств. И весь он светлый, звонкий, легкий. Дунь на него - полетит,
как пух с одуванчика.
До старости сохранил дед Савостий младенческое удивление перед
жизнью, чист и бескорыстен, как ребенок. Среди мальчишек - он свой,
допущен в детский мир на равных правах. Сменяются поколения деревенской
детворы, а дед Савостий неизменно остается для них другом и советчиком.
Учит вырезать свистульки из тальниковых прутьев и играть на них
незамысловатые мотивчики, учит ладить брызгалки из диких дудок, обучает
свистеть по-птичьи в травинку, зажатую ладошками, показывает грибные и
ягодные места, учит ездить на лошадях, запрягать, распрягать, лечить от
хвори. А в ночном, у костра, сказки сказывает или про ранешнее житье-бытье
повествует. Вот и сейчас уплотнились ребята печеной картошкой, закутались
от ночной прохлады в зипуны, подобрав под себя босые ноги, и слушают деда,
а он ведет рассказ о колчаковщине на Алтае.
- Колчаки, они колчаки и есть. Нелюди. Уйму народу погубили. Меня
тоже расстреляли.
На конопатом круглом лице Андрейки крайнее удивление:
- Расстреляли, а жив?
Дед подкидывает сушняку в костер. Огонь играет бликами на лицах.
- Бог миловал. Старуха крепко молилась за меня.
- А за что расстреляли? - Черные глаза Данилки поблескивают в свете
костра. Он слушает деда и неотрывно глядит на огонь.
- За Карюху. Кобылка каряя имелась у меня, сама немудрящая, а
выносливая - страсть! Мы с ею душа в душу жили. Захотели колчаки, чтоб я
ее в обоз сдал. Реквизицию делали они, - ввернул дед словцо и значительно
посмотрел на мальчишек: мол, вот какие слова знаем, тоже не лыком шиты. -
А без лошади куды крестьянину податься, ложись и помирай. Сделал я ей
часотку - бракованных они не брали. Ничего, думаю, потерпит Карюха
малость, покуда грозу пронесет, а потом я ее в одночасье вылечу. Однако