"Анатолий Пантелеевич Соболев. Награде не подлежит" - читать интересную книгу автора

На вопросы он не отвечал или резко обрывал, кто лез к нему с разговорами.
Ранен был он в обе ноги, и на правой ему отняли ступню. Штрафник нюхал сам
себя, брезгливо морщился: "Трупом пахну". "Человек, он - не цветок на
клумбе, чтоб ароматами пахнуть, - отвечал Лукич. - Он больше потом воняет".
Был в палате контуженный сапер Сычугин. Он вскакивал с кровати, будто
подброшенный неведомой силой, лицо его дергалось, и если чуть что не по
нему, начинал кричать, закатывать истерику. Костя его побаивался. Сычугин
был весь изукрашен татуировкой - не человек, а картинная галерея. На груди
орел, раскинув крылья, нес в клюве обнаженную женщину; от локтей до
запястья, обвивая руки, ползли толстые змеи; на тыльной стороне ладоней были
надписи "До гроба люблю Аню" и "Не забуду мать родную". Кулаки были синие от
надписей и рисунков.
Костя завидовал этим людям. Хоть они и увечные, израненные,
искромсанные осколками и пулями, но вышли они из настоящего боя, знали, что
такое война. Ему было стыдно перед ними. У него целы руки, ноги, и на
передовой он не был. Когда прибывали в палату новые раненые и спрашивали,
куда он ранен. Костя не знал, как и ответить.
От его постели шел тяжелый запах, кальсоны, простыня и матрац были
постоянна мокры. Он тяготился своей немочи, сгорал от стыда, был
неразговорчив и угрюм. Отводил душу только с Лукичом, который относился к
нему как отец к сыну. Они вспоминали милые сердцу родимые места,
договаривались после войны обязательно встретиться.
Раненые, когда узнавали, что Костя водолаз, с наивным интересом
расспрашивали его про морское дно, что там да как? Костю удивляло их детское
любопытство, их искреннее изумление, что вот он - водолаз и спускался на
дно, видел потопленные корабли и всяких рыб. Все ждали от него рассказов про
что-то необычное, диковинное, чуть ли не сказочное. А он им - про пушки, про
танки, которые доставал со дна, да про утопленников. "И не боялся?" -
задавали вопрос. "Нет, - неуверенно отвечал Костя, - ничего". "Так уж и
ничего, - сомневался Сычугин, и губы его начинали дергаться. - Бывало, на
базаре в карман лезу - и то трясет, как в лихорадке, сердце в пятки
упрыгивает, а тут..." Сычугин до войны был вором-карманником. "Ночью один в
поле останешься - и то оторопь берет, - поддакивал психу Лукич. - Бывало, на
Чуйском тракте мотор заглохнет, ночь коротаешь до свету, и то напривидится
всякое. А тут на самом дне, да один. Это, паря, како сердце надо иметь!"
Костя пожимал плечами: надо было спускаться под воду, он и спускался. Сами
они вон в огне побывали, на передовой, всякого понатерпелись, понагляделись.
Что он по сравнению с ними!
Улучшений у Кости пока не было. Ног по-прежнему не слышал, от постели
шел удушливый запах, и это его мучило больше, чем неподвижность. Он стыдился
всех в палате, но особенно молоденьких сестричек. Когда меняли ему "судно"
или "утку", он готов был провалиться сквозь землю и проклинал свою судьбу.
Просыпаясь ночами и слушая, как маются изорванные металлом,
искалеченные люди, как бредят, как зовут сестричку на помощь, Костя понял,
что здесь труднее трудного. В спертом, тяжелом от запахов крови, гноя,
застиранных бинтов, хлорки и медикаментов воздухе стояло надсадно-хриплое
дыхание, стон сквозь стиснутые зубы, бред и мат. От мертвого синего света
лампочки под потолком было еще тягостнее и тоскливее. Съедала Костю мысль,
что он - калека, истаивал он от тоски и бессилия.
- Ты, паря, людей-то не чужайся, - тихо говорил ему Лукич. - Ты