"Анатолий Пантелеевич Соболев. Награде не подлежит" - читать интересную книгу автора

Не успевший выйти из крови азот "вскипел" и рвал Косте кровеносные
сосуды. В глазах стоял багровый туман. Казалось, режут тело чем-то
раскаленным. Он кричал, со стоном всхлебывая воздух. Казалось, он
чувствовал, как под кожей вспухают и лопаются пузырьки, отдирая кожу от
мяса. Он то терял сознание, погружаясь в красную зыбкую тьму, то пробивался
сквозь болевую пелену, будто выныривал, и тогда слышал, как мичман горестно
повторял:
- Не хватило выдержки! Не дал этот гад - прилетел! И не сбили ведь, не
сбили! Мазилы!
И прежде чем совсем потерять сознание, прежде чем хлынула в голову
горячая тьма, Костя успел подумать, что выдержка оказалась мала - "юнкерс"
не дал досидеть.
Водолазы подхватили Костю и понесли в кубрик. Он стонал в беспамятстве,
и ноги его безвольно волоклись по сырой палубе.
Его уложили на рундук в кормовом кубрике. Хохлов и Дергушин в
растерянности стояли над другом, бессильные чем-либо помочь. Мичман кинулся
в рулевую рубку и крикнул старшине катера:
- В Мурманск! Полный ход!
И произнес страшное для водолаза слово.
- Кессонка.

Сутки пробыл Костя в рекомпрессионной камере спасательного судна
"Святогор". Ему давали двойное давление, чтобы растворить в крови азот, и
медленно "выводили на поверхность", но не помогло. Слишком долго шел
водолазный бот по заливу, и пока добрались до базы на Дровяном,
разрушительная работа кессонной болезни обрекла Костю на неподвижность.
С парализованной нижней частью туловища, с синяками и кровоподтеками на
теле от лопнувших сосудов, будто после жестокого избиения, он был доставлен
в мурманский госпиталь.
Рядом с Костей лежал пожилой шофер санбата.
Укороченные, забинтованные руки покоились у него на груди. Костя знал,
что он вез раненых с передовой и попал под бомбежку. Осколками посекло руки,
кабина стала, как решето, но все же пригнал он полуторку в санбат. И теперь
руки с отнятыми кистями неподвижно покоились у него на груди, как два
спеленатых младенца.
Косте шофер казался стариком из-за рыжих усов и седины на висках, хотя
было ему только под сорок. Родом он был с Алтая, и это сразу сблизило их.
Оказалось, что оба из-под Бийска и села их всего в полусотне километрах одно
от другого. "Ты гли-ко! Ну ты гли-ко! - дивился шофер. - Вот земляк дак
земляк! Почти с одного двора. Да я ваше село-то наскрозь знаю. Я по
Чуйскому-то тракту тыщи верст намотал, и кажный раз через ваше село еду,
бывало. Ты гли-ка чо деется! Ну прям в самую точку земляк!"
Палата с завистливой радостью глядела на них. "Повезло, - говорили. -
Вы тут вдвоем-то быстро с хворями справитесь. Земляк на войне родней
матери". Шофера величали Митрофаном Лукичом, но палата его звала просто
Лукич, сразу и безоговорочно признав его старшинство. Костя подавал ему
пить, кормил с ложки, когда нянечке некогда было - их разделяла только
тумбочка.
За Лукичом лежал молодой парень с красивым и хмурым лицом. О нем было
известно только то, что он из штрафного батальона и штурмовал Муста-Тунтури.