"Анатолий Пантелеевич Соболев. Награде не подлежит" - читать интересную книгу автора

академика и совсем рядом увидел внимательные, серые, с тусклой уже синевою
глаза.
- Каких? - не понял Костя.
- Мужских, - все также шепотом спросил академик, наклонившись к нему.
- Не-е... - Костя полыхнул огнем, у него даже в горле пересохло.
У академика сбежала с лица мягкая улыбка, глаза потеряли живость. Он
что-то сказал по-латыни Руфе, она кивнула и внимательно осмотрела Костин
пах. Молодые женщины-врачи тоже изучающе и серьезно смотрели на обнаженное
Костино тело, а у него было только одно желание: съежиться, стать
незаметным, исчезнуть. Сгорая от стыда, он потянул на себя кальсоны.
- Ну-ну! - строго сказала Руфа.
Наконец академик запахнул одеяло. Сняв очки и протирая их белоснежным
носовым платком, он близоруко щурился и молчал. По этому молчанию Костя
понял - дело его швах.
- Ну-с, морячок-сибирячок, - бодро сказал академик, - надобно еще
полежать. Все будет в порядке. Да-с.
Он похлопал по одеялу и улыбнулся, но Костя ему не поверил. Когда врачи
ушли из палаты, Сычугин сказал:
- Розовый. Харч у них хороший. Особый паек.
Костя накрылся одеялом с головой и уже там, под одеялом, в душной
темноте завязал тесемки кальсон и сжался в комок. Его трясло. Он поскуливал
от ужаса - неужели на всю жизнь останется калекой! Ночью умер Корсет.
Под утро Костя услышал какой-то шорох, приглушенный разговор. Он открыл
глаза и в синем свете лампочки увидел санитаров, перекладывающих Корсета с
койки на носилки. Он был тяжелым в своем гипсовом панцире, и санитары не
сразу справились со своим делом.
Капля по капле уходила из Корсета жизнь, и вытекла вся.
- Отмаялся, - тихо произнес Лукич, когда мертвого вынесли.
- И Героя не дождался, - подал голос штрафник.
- А откуда он родом? - спросил Сычугин. - А? Братцы?
Костя обнаружил, что никто из раненых не спит. И оказалось, что никто и
не знает, откуда был Корсет, где дом его, где семья.
- Был человек - нету, - вздохнул Лукич. - Дешевше соли стал человек.
Все угрюмо молчали, гнетущая тишина придавила палату.

- Морфию! Морфию дайте! - кричал кочегар.
"Мне легче, мне легче!" - шептал Костя, накрывая подушкой голову, чтобы
не слышать диких криков кочегара. Этого обваренного паром матроса привезли в
госпиталь два дня назад и положили на освободившееся после Корсета место.
Говорят, кочегар не покинул своего поста, когда пробило осколками паровые
трубы на корабле и пар заполнил все котельное отделение. Кочегар до конца
поддерживал давление в котле, пока шел бой. Его вытащили обваренного как
рака. На нем не было живого места. Голова была сплошь забинтована, и
виднелся только сырой черный провал рта, из которого все время тек тягучий,
полный мучительной боли крик.
"Мне легче, мне легче!" - как молитву, как заклинанье, повторял Костя.
- Братцы! - просил кочегар. - Позовите сестру!
- Аня! Анечка! - кричал Сычугин. - Ну дай ты ему морфию, пусть
заткнется!
Сычугин уже сам кричал истерично, и все знали, что сейчас с ним