"Анатолий Пантелеевич Соболев. Награде не подлежит" - читать интересную книгу автора

начнется припадок.
- Нет, - отвечала сестра, входя в палату.
- Каплю, каплю одну! - молил кочегар, услыхав голос сестры. - Сил нету
терпеть! О-о!
- Нет, - отвечала сестра.
- Сука ты! Тебя бы в мою шкуру! - рыдал невменяемый кочегар.
- Нет, не могу я его слышать! - кричал и Сычугин и конвульсивно кривил
рот. - Дай ты ему морфию! Жалко тебе!
Сестра бледнела, но твердо стояла на своем:
- Нельзя больше. Поймите.
- Лучше конец, чем так мучиться, - хрипел кочегар. - Лучше бы сразу!
Он рычал от боли, матерился, оскорблял сестру. Было страшно слушать,
страшно видеть спеленатую мумию, у которой нет кожи, а есть сплошная вздутая
рана, обваренная до мяса.
"Мне легче, мне легче!" - шептал Костя, и его трясло.
И так каждый день.
Но больше всего кочегар боялся перевязки, и когда приближалось время,
беспокойство охватывало его.
- Дайте курнуть, братцы!
- Нельзя, в палате запрещают, - говорил обычно Лукич.
В ответ шипел штрафник:
- Хрен с ним, что нельзя. А муки такие терпеть можно? Вариться живьем
можно? - Скручивал цигарку, втихую прикуривал ее под одеялом и вставлял в
чмокающую дыру среди бинтов.
Мумия пыхтела, пуская клубы дыма.
- Опять в палате курение! Кто разрешил? - строго спрашивала сестра,
появляясь в дверях с санитарами, которые, толкали перед собой каталку.
Никто не отвечал на ее вопрос. Она подходила к кочегару, бралась за
цигарку, но он, сцепив зубы, не выпускал.
- Ну поймите, нельзя курить в палате, - говорила сестра умоляющим
голосом. - Отдайте.
Кочегар крепко держал зубами цигарку и густо дымил, стараясь побыстрее
искурить ее.
И так повторялось каждый раз, прежде чем увозили его на перевязку.
Перевязочная была напротив через коридор, и Костя однажды видел в
приоткрытую дверь все мучения кочегара во время перевязки. Кочегар затих на
столе, а сестра разбинтовывала его, наматывая на руку серый окровавленный
бинт. Намотав марлю на руку, она с силой, одним рывком, срывала прикипевший
к телу бинт, рвала с кровью, с гноем, с мясом.
Кочегар кричал рыдающим голосом:
- Фашистка! Жалости у тебя нету!
- Кричи, миленький, кричи! Легче будет, - просила сестра и продолжала
свою работу: вновь наматывала следующий бинт на руку и, стиснув зубы и
зажмурившись, будто сама испытывала дикую боль, срывала присохшую марлю.
Коричневые, пропитанные кровью бинты бросала в большой эмалированный таз.
- Изверги! Гестапо! Что ты делаешь, сука! Дай помереть! - кричал
обезумевший от боли человек.
- Кричи, миленький, кричи! С криком боль уходит, - говорила сестра.
"Мне легче, мне легче!" - шептал Костя, забиваясь под одеяло, в свою
вонь, в свои мокрые простыни, лишь бы не слышать нечеловеческой боли