"Леонид Сергеевич Соболев. Воспитание чувства" - читать интересную книгу автора

института. Козлов ответил, что Саков - активист и что он так перегружен и
Боевым листком, и комсомольским бюро, и докладами, что времени у него нет.
Комиссар рассердился. Это Кротких понял по внезапно наступившему молчанию:
когда комиссар сердился, он обычно замолкал и медленно скручивал папиросу,
посматривая на собеседника и тотчас отворачиваясь - как бы выжидая, когда
уляжется гнев. Молчание затянулось. Потом зажигалка щелкнула, и комиссар
негромко сказал:
- Это у вас нет времени подумать, товарищ политрук. Почему все на
Сакова навалили? Людей у вас, что ли, нет?.. Не видите вы их, как и этого
паренька не увидали. Наладьте ему занятия да зайдите в буфет: поглядите, что
у него в голове...
С этого вечера перед Андреем Кротких раскрылись перспективы. Война шла
своим чередом: были бои, штормы, походы, ночные стрельбы и дневные атаки
пикировщиков, зенитный автомат жадно втягивал снаряды в ненасытную свою
дугу, Кротких подтаскивал их на мат и мыл посуду, но все это приобрело
будущее: перед ним стояла весна, когда он пойдет в Школу оружия. Он
наловчился не терять и минуты времени. Регулируя свой буфетный автомат, он
держал в другой руке грамматику. Драя медяшку в салоне, умножал в уме
тридцать шесть на сорок восемь. Дежуря у снарядов по готовности номер два,
решал в блокноте задачи. Блокнот был дан комиссаром. Все было дано
комиссаром - блокнот, учеба и будущее.
И в девятнадцатилетнее сердце Андрея Кротких плотно и верно вошла
любовь к этому пожилому спокойному человеку.
Он радовался, когда видел комиссара веселым, когда тот шутил на палубе
или в салопе за обедом. Он мрачнел, видя, что комиссар устал и озабочен. Он
ненавидел тех, кто доводил комиссара до молчания и медленной возни с
папиросой. Тогда бешенство подымалось в нем горячей волной, и однажды оно
вылилось поступком, от которого комиссар замолчал и закрутил папиросу.
Была тревожная походная ночь. Черное морс сияло под холодной луной, и,
хотя ветер был слабый и миноносец не качало, на палубе была жестокая стужа.
Корабль шел недалеко от врага, и каждую секунду пустое обширное небо могло
обрушить на него бомбы: на лунной дороге миноносец был отчетливо виден. Весь
зенитный расчет проводил ночь у орудий.
Комиссар сошел с мостика и обходил палубу. Видимо, он и сам промерз
порядочно: подойдя на корму к автомату номер два, он вдруг раскинул руки и
начал делать гимнастику.
- И вам советую, - сказал он. - Кровь разгоняет.
Кротких подошел к нему и попросился вниз: он согреет чаю и принесет
командиру и комиссару на мостик. Филатов улыбнулся.
- Спасибо, Андрюша, - сказал он, называя его так, как звал в долгих
неофициальных разговорах. - Спасибо, дорогой. Не до чая... И потом - всех не
согреешь, они тоже промерзли...
Он повернулся к орудию и стал шутить, привычно проверяя взглядом, на
месте ли весь расчет. В велосипедных седлах, откинувшись навзничь и
всматриваясь в смутное сияние лунного неба, лежали наводчики. Установщики
прицелов сидели на корточках спиной к ветру, готовые вскочить и завертеть
свои штурвальчики, командир орудия старшина первой статьи Гущев стоял в
телефонном шлеме, весь опутанный шлангами, как водолаз. Орудие было готово к
мгновенной стрельбе.
Но комиссар вдруг перестал шутить и нахмурился.