"Владимир Соколовский. Старик Мазунин" - читать интересную книгу автора

- Ладно, Степ, не журись, мало ли что. Бывает! Война, бывает и так.
Мазунин остановился, повернулся к комбату и посмотрел ему в глаза. Тот
не отвел зрачков.
- Ну, вы все, я смотрю, - выдохнул Мазунин, - вумные больно стали. Знай
ругаете да утешаете меня, дурачка! Да если бы я так не сделал, не было бы
мне спокою! А теперь хоть ты злись, хоть самого меня стреляй - не чую за
собой вины, не чую! Вот так!
- Добро. Ты не сердись на меня, Степа.
- А, чего там.
Они подошли к палатке, поговорили еще о том о сем, и Инкин заторопился
обратно на батарею. Когда лошадь с комбатом скрылись за далеким лесным
поворотом, Мазунин как бы очнулся - застонал, ударяя кулаком по
простреленному плечу, - чтобы хоть болью телесной заглушить накатившую
тоску. Неужто и Игоря убил бы? О-о-о!..
А потом началась Дуга...


18

"Скоро после того получил я звание младшего лейтенанта и уже на
законных правах командовал огневым взводом и участвовал в боях за Родину. И
дошел до Кенигсберга, где и схоронил своего дорогого командира, Героя
Советского Союза гвардии капитана Инкина Игоря Федоровича. На позиции,
раненый смертельно, он сказал, чтобы я взял на память его портупею. И этот
его последний подарок я храню теперь, как самую дорогую вещь".
Мазунин встал, потряс затекшей кистью. Вышел на улицу, сел на лавочку.
Затем пошел в сенки, открыл чулан и полез на чердак. Там в углу было свалено
его армейское барахло: полуистлевшая шинель, замасленная гимнастерка -
Мазунин три года ходил в ней на работу; фуражка и прочее. Он порылся в груде
одежды и вытащил из-под нее потрескавшийся офицерский ремень с портупеей.
Долго мял и крутил его в руках, присевши на потолочную балку. Ремень стал
теплый, влажный - как будто сохранил тепло носившего его ранее человека.
Мазунин бросил ремень в кучу и слез с чердака. В избе сгреб со стола
тетрадку воспоминаний и потащился в свою комнатушку - читать. Читал долго,
часа три. Где-то под вечер вышел и стал растапливать стоящую в горнице
печурку-голландку.
- Ты спятил, окаянной! - заругалась старуха. - И так-ту ночью не
продохнешь, да ишшо печку топить стал!
Старик, не обращая внимания, с наслаждением разодрал тетрадь, растопил
печку и начал неторопливо совать туда исписанные крупным почерком листы.
"Писа-атель! - издевательски подумал он. - Точку от запятой отличить не
может, а туда же, поди ж ты. Больно ты интересной кому-то! Вон в районе у
нас народу за шестьдесят тыщ, да ежли каждый жись свою описывать зачнет!
Бумаги не хватит небось". Но хоть и думал так, на сердце было почему-то
гадко, противно. "Не буду боле споминать. Душу-то надсаждать. И так она
болит".

Теперь, без воспоминаний, жить стало совсем нечем. Мазунин злился и
томил себя надеждой: ехать, ехать! Но посреди зимы - куда? Обычно с утра он
одевался и уходил в город. Снежок скрипел под валенками, и по утреннему