"Александр Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ, том 1, часть 2" - читать интересную книгу автора

арестовывают вас, и с опозданием вы видите глубоко запрятанное бордовое
удостоверениие.
Иногда аресты кажутся даже игрой - столько положено на них избыточной
выдумки, сытой энергии, а ведь жертва не сопротивлялась бы и без этого.
Хотят ли оперативники так оправдать свою службу и свою многочисленность?
Ведь кажется достаточно разослать всем намеченным кроликам повестки - и они
сами в назначенный час и минуту покорно явятся с узелком к черным железным
воротам госбезопасности, чтобы занять участок пола в намеченной для них
камере. (Да колхозников так и берут, неужели еще ехать к его хате ночью по
бездорожью? Его вызывают в сельсовет, там и берут. Чернорабочего вызывают в
контору.)
Конечно, у всякой машины свой заглот, больше которого она не может. В
натужные налитые 1945-46 годы, когда шли и шли из Европы эшелоны, и их надо
было все сразу поглотить и отправить в ГУЛаг, - уже не было этой избыточной
игры, сама теория сильно полиняла, облетели ритуальные перья, и выглядел
арест десятков тысяч как убогая перекличка: стояли со списками, из одного
эшелона выкликали, в другой сажали, и вот это был весь арест.
Политические аресты нескольких десятилетий отличались у нас именно тем,
что схватывались люди ни в чем не виновные, а потому и не подготовленные ни
к какому сопротивлению. Создавалось общее чувство обреченности,
представление (при паспортной нашей системе довольно, впрочем, верное), что
от ГПУ-НКВД убежать невозможно. И даже в разгар арестных эпидемий, когда
люди, уходя на работу, всякий день прощались с семьей, ибо не могли быть
уверены, что вернутся вечером, - даже тогда они почти не бежали (а в редких
случаях кончали с собой). Что и требовалось. Смирная овца волку по зубам.
Это происходило еще от непонимания механики арестных эпидемий. Органы
чаще всего не имели глубоких оснований для выбора - какого человека
арестовать, какого не трогать, а лишь достигали контрольной цифры.
Заполнение цифры могло быть закономерно, могло же носить и совершенно
случайный характер. В 1937 году в приемную Новочеркасского НКВД пришла
женщина спросить: как быть с некормленным сосунком-ребенком ее арестованной
соседки. "Посидите, - сказали ей, - выясним". Она посидела часа два - ее
взяли из приемной и отвели в камеру: надо было спешно заполнять число, и не
хватало сотрудников рассылать по городу, а эта уже была здесь! Наоборот, к
латышу Андрею Павлу под Оршей пришло НКВД его арестовать; он же, не
открывая двери, выскочил в окно, успел убежать и прямиком уехал в Сибирь. И
хотя жил он там под своей же фамилией, и ясно было по документам, что он -
из Орши, он НИКОГДА не был посажен, не был вызван в Органы, ни подвергнут
какому-либо подозрению. Ведь существует три вида розыска: всесоюзный,
республиканский и областной, и почти по половине арестованных в те эпидемии
не стали бы объявлять розыска выше областного. Намеченный к аресту по
случайным обстоятельствам, вроде доноса соседа, человек легко заменялся
другим соседом. Подобно А.Павлу и люди, случайно попавшие под облаву или на
квартиру с засадой и имевшие смелость в те же часы бежать, еще до первого
допроса - никогда не ловились и не привлекались; а те, кто оставался
дожидаться справедливости - получал срок. И почти все, подавляюще,
держались именно так: малодушно, беспомощно, обреченно.
Правда и то, что НКВД при отсутствии нужного ему лица, брало подписку о
невыезде с родственников и ничего, конечно, не составляло оформить
оставшихся вместо бежавшего.