"А.И.Солженицын. Матренин двор" - читать интересную книгу автора

не справлялась: она как молния за ними прыгала в угол и
выносила в зубах. А недоступны были мыши для кошки из-за
того, что кто-то когда-то, еще по хорошей жизни, оклеил
Матренину избу рифлеными зеленоватыми обоями, да не просто
в слой, а в пять слоев. Друг с другом обои склеились хорошо, от
стены же во многих местах отстали - и получилась как бы
внутренняя шкура на избе. Между бревнами избы и обойной
шкурой мыши и проделали себе ходы и нагло шуршали, бегая по
ним даже и под потолком. Кошка сердито смотрела вслед их
шуршанью, а достать не могла.
Иногда ела кошка и тараканов, но от них ей становилось
нехорошо. Единственное, что тараканы уважали, это черту
перегородки, отделявшей устье русской печи и кухоньку от
чистой избы. В чистую избу они не переползали. Зато в кухоньке
по ночам кишели, и если поздно вечером, зайдя испить воды, я
зажигал там лампочку - пол весь, и скамья большая, и даже
стена были чуть не сплошь бурыми и шевелились. Приносил я из
химического кабинета буры, и, смешивая с тестом, мы их
травили. Тараканов менело, но Матрена боялась отравить вместе
с ними и кошку. Мы прекращали подсыпку яда, и тараканы
плодились вновь.
По ночам, когда Матрена уже спала, а я занимался за столом,
- редкое быстрое шуршание мышей под обоями покрывалось
слитным, единым, непрерывным, как далекий шум океана,
шорохом тараканов за перегородкой. Но я свыкся с ним, ибо в
нем не было ничего злого, в нем не было лжи. Шуршанье их-
была их жизнь.
И с грубой плакатной красавицей я свыкся, которая со стены
постоянно протягивала мне Белинского, Панферова и еще стопу
каких-то книг, но - молчала. Я со всем свыкся, что было в избе
Матрены.
Матрена вставала в четыре-пять утра. Ходикам Матрениным
было двадцать семь лет как куплены в сельпо. Всегда они шли
вперед, и Матрена не беспокоилась - лишь бы не отставали,
чтоб утром не запоздниться. Она включала лампочку за кухонной
перегородкой и тихо, вежливо, стараясь не шуметь, топила
русскую печь, ходила доить козу (все животы ее были - одна эта
грязно-белая криворогая коза), по воду ходила и варила в трех
чугунках: один чугунок - мне, один - себе, один - козе. Козе
она выбирала из подполья самую мелкую картошку, себе -
мелкую, а мне - с куриное яйцо. Крупной же картошки огород ее
песчаный, с довоенных лет не удобренный и всегда
засаживаемый картошкой, картошкой и картошкой, - крупной
не давал.
Мне почти не слышались ее утренние хлопоты. Я спал долго,
просыпался на позднем зимнем свету и потягивался, высовывая
голову из-под одеяла и тулупа. Они да еще лагерная телогрейка
на ногах, а снизу мешок, набитый соломой, хранили мне тепло
даже в те ночи, когда стужа толкалась с севера в наши хилые
оконца. Услышав за перегородкой сдержанный шумок, я всякий