"А.И.Солженицын. Матренин двор" - читать интересную книгу автора

раз размеренно говорил:
- Доброе утро, Матрена Васильевна! И всегда одни и те же
доброжелательные слова раздавались мне из-за перегородки. Они
начинались каким-то низким теплым мурчанием, как у бабушек в
сказках:
- М-м-мм... также и вам! И немного погодя:
- А завтрак вам приспе-ел.
Что на завтрак, она не объявляла, да это и догадаться было
легко: картовь необлупленная, или суп картонный (так
выговаривали все в деревне), или каша ячневая (другой крупы в
тот год нельзя было купить в Торфопродукте, да и ячневую-то с
бою - как самой дешевой ею откармливали свиней и мешками
брали). Не всегда это было посолено, как надо, часто пригорало, а
после еды оставляло налет на нёбе, деснах и вызывало изжогу.
Но не Матрены в том была вина: не было в Торфопродукте и масла,
маргарин нарасхват, а свободно только жир комбинированный. Да и
русская печь, как я пригляделся, неудобна для стряпни: варка идет
скрыто от стряпухи, жар к чугунку подступает с разных сторон
неравномерно. Но потому, должно быть, пришла она к нашим
предкам из самого каменного века, что, протопленная раз на
досветьи, весь день хранит в себе теплыми корм и пойло для
скота, пищу и воду для человека. И спать тепло.
Я покорно съедал все наваренное мне, терпеливо откладывал в
сторону, если попадалось что неурядное: волос ли, торфа кусочек,
тараканья ножка. У меня не хватало духу упрекнуть Матрену. В
конце концов она сама же меня предупреждала: "Не умемши, не
варёмши - как утрафишь?"
- Спасибо, - вполне искренне говорил я.
- На чем? На своем на добром? - обезоруживала она меня
лучезарной улыбкой. И, простодушно глядя блекло-голубыми
глазами, спрашивала: - Ну, а к ужоткому что вам приготовить?
К ужоткому значило - к вечеру. Ел я дважды в сутки, как на
фронте. Что мог я заказать к ужоткому? Все из того же, картовь
или суп картонный.
Я мирился с этим, потому что жизнь научила меня не в еде
находить смысл повседневного существования. Мне дороже была
эта улыбка ее кругловатого лица, которую, заработав наконец на
фотоаппарат, я тщетно пытался уловить. Увидев на себе
холодный глаз объектива, Матрена принимала выражение или
натянутое, или повышенно-суровое.
Раз только запечатлел я, как она улыбалась чему-то, глядя в
окошко на улицу.
В ту осень много было у Матрены обид. Вышел перед тем новый
пенсионный закон, и надоумили ее соседки добиваться пенсии. Была она
одинокая кругом, а с тех пор, как стала сильно болеть - и из колхоза
ее отпустили. Наворочено было много несправедливостей с
Матреной: она была больна, но не считалась инвалидом; она
четверть века проработала в колхозе, но потому что не на заводе
- не полагалось ей пенсии за себя, а добиваться можно было
только за мужа, то есть за утерю кормильца. Но мужа не было